ЧЕМ БОЛЕН ГЕРОЙ РОМАНА А. ПОТЁМКИНА «РУССКИЙ ПАЦИЕНТ»?
«Кто живет без печали и гнева, тот не любит отчизны своей», — утверждал великий русский поэт и был, конечно, прав.
К чести наших писателей-классиков их великое служение оте- чественной культуре не помешало им, а скорей обязало в емких концептах, художественных или публицистических, запечатлеть и те ментальные свойства российского государства и миллионов его подданных, которые отнюдь не способствовали процвета- нию ни его самого, ни мирящегося с ними народа. А в их числе ведь не только пушкинское «Чёрт догадал меня родиться в Рос- сии с душой и талантом» и некрасовское «Ты и убогая, ты и обильная, Ты и могучая, ты и бессильная, матушка Русь». Тут и «страна рабов, страна господ» (М. Лермонтов), страна «канцеля- рий и казарм» (Ф. Тютчев), и «жалкая нация», где все либо рабы (Н. Чернышевский), либо «головотяпы» (М. Салтыков-Ще- дрин), неважно, принадлежат ли они к властвующим «градона- чальникам», «помпадурам и помпадуршам» или к миллионам бесправных обывателей. Здесь же и навеянные зрелищем общего «патриархального варварства, воровства и беззакония» слова Л.Н. Толстого («В России скверно, скверно, скверно») из его письма 1857 г. к А.А. Толстой. И наконец, жуткое блоковское сравнение той самой Руси, что порою «и во сне необычайна», с огромной Хавроньей, тупо пожирающей собственных отпры- сков…
Известно, как досталось и, по-видимому, будет доставаться впредь создателям этих определений от нынешних наших «па- триотов», далеко не бескорыстно ностальгирующих по авторита- ризму то российских императоров, то сменившего их «успешно- го менеджера», но всегда готовых обвинить чуть ли не во всех бедах России последнего столетия ее лучшее национальное тво- рение — классическую русскую литературу. Это она, мол, извра- тила и исказила в глазах современных ей и сегодняшних россиян якобы «отеческую» сущность монархической власти и «естественное» им «христианское смирение» перед нею. Она-де в пер- вую очередь ответственна за октябрьский переворот 1917 г. и рас- стрел царской семьи, и за антропофагию братоубийственной войны, а значит, и за последовавшие за всем этим ленинско-ста- линские концлагеря, общие и колхозно-крестьянские ГУЛАГи, «исправительные» психушки и тому подобные «перегибы» со- ветской власти.
Далеко не понравится патриотам этого толка, думаю, и роман Александра Потёмкина «Русский пациент». Их единомышлен- ники из числа литературных критиков скорее всего припишут его автору если и не работу на американский Госдеп, то мнимое «бессилие» в сюжетосложении, «схематичность» персонажей, «бедность» речевых средств, «однообразие» изобразительных приемов и характерологии и т.д. и т.п.
Упреки эти будут, конечно, сплошным отводом читательских глаз. Потому что по существу всех этих ценителей и судей катего- рически не устроит заглавный герой названного произведения — «русский пациент», то бишь, сама современная Россия, как она угадана и показана страстно неравнодушным к ее судьбе и высо- кодаровитым художником.
Дело в том, что его Россия, казалось бы, столь далекая от не- красовской, щедринской и блоковской, в действительности бла- гополучна еще меньше, чем они, так как сверху до низу больна. И болезнь ее, по мысли Потёмкина, страшнее даже тех социальных наших пагуб (алкоголизма, наркомании, проституции, спида, бомжевания множества россиян взрослых и двух-пяти миллио- нов беспризорных детей), от которых население страны — за- метьте, в мирное, а не военное время, без тотального голода, мо- ровых эпидемий и больших природных катаклизмов — ежегодно убывает такими темпами, что к 2050 г. сократится минимум на треть, бесповоротно обезлюдив равную же часть и своей истори- ческой территории. Страшнее, ибо болезнь «русского пациента» поразила не столько его тело, сколько психику и те нравствен- ные устои, которые Ф. Достоевский, в отличие от «разума, науки и реализма» (позитивизма), считал в человеческой жизни «осно- вой всему».
Психические и психопатологические отклонения сегодня в России так частотны, заурядны и обыденны, что наши телеведу- щие сообщают, скажем, о подмосковной матери, сбросившей своих малолетних детей с пятнадцатого этажа, или о жителе Ха- кассии, сначала зарезавшем родителей жены, потом ее и общих с нею детей и наконец убившим себя, едва ли не с той же бравур- ной интонацией, как они только что повествовали об очередном вояже В.В. Путина или его выступлениях на каком-то саммите. Самое обилие этих отклонений, численно растущих с каждым новым днем, впрочем, не позволяет вдумчивому аналитику счи- тать их не следствием, а глубинной причиной означенной, чуть не повальной аномалии. По той же причине, должно быть, разд- робленные ее проявления отсутствуют и в романе А. Потёмкина. Вместо них читателю представлена череда душевнобольных, по слову А. Герцена, «гуртовых», или стереотипных, олицетворя- ющих собой главные из тех патологий, которыми россияне обя- заны прежде всего последнему двадцатилетию нашей страны. Это обстоятельство дает возможность романисту портретировать каждого из них с учетом и известной неповторимости его мании и ее групповой природы. Отсюда и манера художника живопи- сать то или иное из данных лиц если красками и разными, то, как правило, мазками крупными, резкими, а также заметное читате- лю разделение их на разряды: маньяков сексуальных, «метафизи- ческих» и политических.
Впрочем, не мешающих и их единству в таких приметах каж- дого, как «озлобленность на окружающий мир, ненависть ко всем, включая самого себя, и отчаяние», питаемых, по наблюде- нию пользующего их знаменитого психиатра, неудержимым, но недостижимым желанием пожить «красивой жизнью» с «со- блазнами обширного рынка потребления, высокими доходами и гламурным времяпрепровождением».
Не к бесчисленным в нынешней России ворожеям и колду- нам, ясновидцам и экстрасенсам, а к помянутому психиатру На- уму (от др.-евр. «утешающий»; «утешение») Райскому все они идут за помощью и от своих навязчивых или бредовых идей и претензий. А их хоть отбавляй. Так, новоявленный русский кос- мист Илья Пресняков страдает «от подмеченного в природе раз- лада» и жаждет слиться с мирозданием («Мне по душе, — испо- ведуется он, — Вселенная в себе»; «Универсум — это Я, а Я — это универсум»), на деле лишь пародируя замечательное тютчевское: «Все во мне, и я во всем!..» («Тени сизые смесились…»). А давний покойник (он приходит к Райскому по ночам со своего кладби- ща «Троекуровского общественного содержания») Сергей Серге- евич Самодранов, рекламирующий доктору загробный мир как обитель абсолютной свободы (там «нет институтов, традиций, власти, личности…»), и в своем нематериальном бытии верен идее «трансмутационных экспериментов над человеком». Соро- калетняя Наталья Ивановская, маньячка еженочного оргазма со своим гражданским мужем Колей, увы, ее навсегда покинув- шим, просит Райского чудодейственным способом изловить его, предлагая ему в виде гонорара собственную «интим-услугу». На фоне этих безумцев-эгоцентриков еще агрессивнее пре- тензии их альтруистически настроенных собратьев-«политиков» стать спасителями то чем-то очень любых им государств, то це- лых наций и народов. А в их ряду и неумеренный поклонник Се- верной Кореи, вероятно, из чубайсов и рогозиных их советского периода, регулярно отправляющий в эту страну посылки с «мо- лотками, щипцами, рубанками, стамесками, малярными кистя- ми, гвоздями, лобзиками и отвертками — для ускорения строи- тельства социализма по-пхеньянски». И Наталья Ангина, молодая годами, но жестоко пораженная «сепаратизмом» соб- ственного тела («Я разваливаюсь»), совпавшим с распадением бывшей советской империи, которую она призывает насильно собрать снова. И некто Колеткина, преданная благодати граж- данского безмолвии-молчания как «вековой национальной мен- тальности» россиян.
Два субъекта этой группы — одновременно робкий и задири- стый безымянный русский шовинист и новый претендент на ре- волюционное «освобождение труда» Федор Неелов, — на мой взгляд, в особенности удались Потёмкину.
Первого почему-то национально и личностно унизила иро- ничная фраза Николая Лескова «Да неужто кто-нибудь может надеяться победить такой народ, из которого мог произойти та- кой подлец, как Чичиков?». «Что означает это послание буду- щим поколениям?», — возмущается он, но, вспомнив постыдное поведение многих своих соплеменников в наши дни, неожидан- но заключает уже в духе Павла Смердякова: «Если после прочте- ния Лескова я негодовал на автора, то нынче, осмотревшись, по- лон сомнений. <…> Нет-нет, а приходит в голову мысль: зачем плодить такой бездарный этнос?».
Обрисовка второго выливается в отдельную романную главу с трагикомическим сюжетом и обстоятельствами, проливающими свет на подлинную цель прошлых и нынешних «защитников тру- дового народа» от его бывших и нынешних господ. Вот Федор Неелов, москвич и «несостоявшийся инженер» 1971 года рожде- ния, вырубив «сильным ударом в челюсть, потом в печень» док- тора Райского, объявляет себя президентом России, а из других пациентов психиатра формирует антиолигархическое прави- тельство. Его министры «реформируют <…> квазирыночную экономику» страны и проведут ее «модернизацию», решат «де- мографическую проблему», «составят списки врагов нации», по- средством «массовых расстрелов взяточников и ссылки их семей в сибирские рудники» искоренят коррупцию, системно пере- строят «оплату чиновников», назначат всем жителям процент от природной ренты и доходов госпредприятий, вместе с президен- том восстановят «многонациональную империю» советской России…
Здорово, не правда ли? Прямо-таки большевистская про- грамма-максимум, под которой сегодня, полагаю, подписался бы не один Г.А. Зюганов, но в немалой ее части и В.В. Путин, начавший, как помнится, свое первое президентство тоже с «рав- ноудаленности» от тогдашних российских олигархов. Вот и Неелов мог бы смело рассчитывать на «нерушимое единство» и своей чиновничьей партии, и самого себя «с наро- дом». Если бы в опрометчивом «человеколюбии», коим в ту ми- нуту, должно быть, чёрт его попутал, не вздумал восстать против миллиардных бонусов и прочих привилегий своих «народных слуг», уже сладостно предвкушавших употребить огромные деньги, отъятые ими у российских богачей (взамен им планиро- валось гарантировать «тайную эмиграцию» специальными зару- бежными рейсами), на покупку «домов в Барвихе, во Флориде, в Лигурии, в Каннах», а с также и на «Бентли» взрослым членам семейства, и на обустройство гаремов с «тёлками <…> из Афри- ки, Азии, Латинской Америки» — «чтобы не только самому поль- зоваться, но сыновей да друзей угощать».
Но роковое возражение сорвалось с его уст («Господа, госпо- да! — заорал Неелов <…> Все собранные деньги мы отдадим рус- скому народу, который давно и постоянно голодает. Даже не на- дейтесь на привилегии. Иначе распущу кабинет министров и созову новый состав»), и судьба нового самозванца была мгно- венно решена — его тут же сменили на другого. Оно и понятно: «Что это, понимаешь, за идея — отдать все деньги народу? Чтобы все было моментально разворовано?».
Знакомый аргумент… Не к нему ли прибегают сегодня и не- вымышленные вожди России, когда снисходят до объяснения стране, отчего в ней не строятся новые заводы и хотя бы сносные дороги, а образование и здравоохранение финансируются на- много хуже, чем будущая сочинская олимпиада да мировое фут- больное ристалище 2018 года?
* * * Букет отдельных российских психопатологий, совокупно представленных пациентами доктора Райского, не заменяет и не раскрывает в потемкинском романе главную болезнь России, за- хватившую, по убеждению автора, большинство наших соотече- ственников, будь то нынешние хозяева страны или ее парии. Не- посредственно и вполне она явлена читателям лишь в жизнеповедении двух центральных лиц романа — братьев-близ- нецов Андрея Антоновича и Антона Антоновича Пузырьковых. Однако вовсе не в начальных их поступках и идеях, как бы выразительны они ни были, а исподволь и не раньше заключи- тельных глав произведения. Как и в прежних своих вещах (пове- сти «Я», романах «Человек отменяется», «Кабала»), автор «Рус- ского пациента» в раскрытии поведенческих мотивов своих героев наиболее близок Достоевскому, героев которого с их вы- зовами основным постулатам божеской морали невозможно объяснить не только какой бы это ни было корыстью, но и лю- быми заблуждениями их разума. И читателю, например, «Пре- ступления и наказания» необходимо, чтобы добраться до сути жестокой «пробы» Раскольникова, отвергнуть одну за другой ее традиционные или расхожие версии (хотел уподобиться Наполе- ону, «сестре и матери помочь», думал на старухины деньги выу- читься и работать на счастье человечества, избавлял людей от злой кровопийцы, и т.п.), предлагаемые ему и самим Родионом Романовичем, и многими интерпретаторами знаменитого рома- на.
С Достоевским создатель «Русского пациента» перекликается и в непростом отношении к современному читателю. «Вы думае- те, — отвечал в 1878 г. творец “Братьев Карамазовых” одной из наивных своих почитательниц, — я из таких людей, которые спа- сают сердца, разрешают души, отгоняют скорбь? Мне многие это пишут — но я знаю наверное, что способен скорее вселить ра- зочарование и отвращение. Я убаюкивать не мастер, хотя иногда брался за это».
Как глубоко и точно подметил Д.С. Мережковский, «книг До- стоевского» вообще «нельзя читать»: «чтобы их понять», их «надо пережить, выстрадать». Во многом таковы же и книги А. Потём- кина, постижение которых требует и немалого эмоционального мужества, и напряженного труда читательского сердца и ума… Вернемся к братьям Пузырьковым. Первый из них занимает Потёмкина на первый взгляд куда меньше второго: из общих семнадцати глав произведения он действует в двух и только на минуту появляется в третьей; Антон же роман композиционно начинает и завершает, занимая в нем восемь глав. Сверх того как личность он кажется сложнее, а в качестве литературного персо- нажа и новее его брата-двойника. Для понимания основной рос- сийской болезни тем не менее проще начать с той ее ипостаси, которую персонифицирует Андрей Антонович (его имя — от греч. «мужественный», «храбрый» — носил и Андрей Первозван- ный, святой покровитель Руси; патроним происходит от того, кто «вступает в бой, состязается»), один из богатейших и влия- тельнейших российских олигархов, дальновидный бизнесмен и опытный финансист с практически неограниченными ресурса- ми.
Но чем болен этот человек, способный за напоминание ему о его детских унижениях и слова «Ну и козлом же ты стал…», по-ганстерски ограбить бывшего одноклассника и посадить его «на стакан», а бандюг-амбалов из подмосковной электрички, прессовавших его брата Антона, искалечить и продать цыганам, «чтобы бомбили на перекрестках милостыню»? Чувством безна- казанности и вседозволенности? Страстью к насилию? Началь- ственным хамством (например, в обращении олигарха к своему «кадровику» «Ты что, Барский, кретин?» или раздраженном «До- вольно. Хватит. <…> Ты уже повторяешь мои слова» в ответ на чуть более длинный, чем ему хотелось, монолог его «старшей ас- систентки» — очаровательной Алены Русаковой)?
Конечно, и тем, и другим, и третьим. Но эти хвори Андрея Пузырькова им ни в малейшей мере не ощущаются и его не тро- гают. В своих собственных глазах он не банальный грабитель и несдержанный грубиян, а Идеолог и Созидатель нового россияни- на («человека нового типа») и новой России, долженствующей процветать лишь по его разумению и его воле.
Правда, он не совсем оригинален, ибо несколько смахивает на того из реальных скороспелых российских миллиардеров 1990-х гг., чье знаменитое признание «Я куплю весь мир» Андрей Антонович преобразовал в требовательную мольбу: «Господи, дай мне силы покорить если не весь мир, то его добрую полови- ну».
Думается, однако, что сам Андрей Антонович сопоставление его с известным российским нефте- и золотовладельцем счел бы для себя обидным. В самом деле: соразмерны ли они? Живой «прототип» потемкинского героя вот уже два десятилетия удваи- вает и утраивает свое состояние, иногда по крупному играет в футбол, увлекается мореплаванием на океанской яхте, но не по- мышляет и о малейшем политическом влиянии. А наш герой за- думал преобразовать Россию на прежде неведомых ей полити- ко-экономических принципах. Он — Демиург уровня Великого Инквизитора и «социалиста» Шигалева из «Братьев Карамазо- вых» и «Бесов» Ф. Достоевского, а также заглавного героя из «Повести об Антихристе» Вл. Соловьева, Благодетеля в Едином Государстве Е. Замятина (роман «Мы»), среди же невымышлен- ных властителей — Сталина и Гитлера.
По их примеру он руководствуется не инстинктами или эмо- циями, а замыслом идейным, для осуществления которого создал если и не очередную КПСС или ЕР, то работоспособнейшую ко- манду опытных экономистов, «знатоков модернистских тео- рий», менеджеров и силовиков. Из купленных «с потрохами», а потому абсолютно принадлежащих ему (это закреплено соответ- ствующими договорами) мужчин и женщин.
Как все гениальное, пузырьковская идея «человека нового типа» проста и даже отчасти уже практически апробирована экс-министром нашего отечественного образования и науки Фурсенко (тоже, кстати, Андреем), упорно внедрявшим ее в Рос- сии посредством ЕГЭ, резкого сокращения учителей и обяза- тельных школьных предметов и коммерциализации (читай — криминализации) самих школ, а также введением Болонской системы в вузах.
Это — человек-потребитель (по изящному пузырьковскому сленгу, — «консюмерист»), однако в объеме уже не какой-то ча- сти российского населения, а в его целом.
Относительно немудрёны и предлагаемые Андреем Пузырь- ковым технологии ежегодного «производства» данного человека во все больших количествах. Для этого требуется «навсегда по- кончить» «с мифами о ценности нравственности» («кому с помо- щью морали удалось накормить или одеть себя, с помощью нрав- ственных постулатов — обеспечить приличный уровень для своей семьи»), приоритетом духовных потребностей. И, наобо- рот, всемерно стимулировать устремленность россиян к «чув- ственному обладанию, жажде жить легко, свободно, шикарно, эгоистично, на подиуме разгула и славы». Или, как резюмирует Пузырьков, «вылепить людей, легко сбивающихся в массу», со- здать «принципиально среднего человека».
Быстро угадывая необходимые для этого средства (что значит предприниматель… нет, не от Бога, но уж точно от Дьявола!), Ан- дрей Антонович тут же одобряет учреждение фонда для поощре- ния самых одиозных писателей (например, вручением им «або- нементов на несколько посещений борделя»), «Федерации модных оргий», «Союза любителей секс-вечеринок», позволяю- щего своим членам «любоваться эстетизмом половых игр» и снабжающего их рекламой «пилюль, мазей, инъекций, пролон- гирующих соитие».
Отнюдь не забыт Андреем Пузырьковым и чаемый им итог та- кой «тотальной трансформации сограждан» — «фантастический рост доходов» у воротил потребительского рынка. И снова не- вольно вспомнишь реально здравствующих в нынешней России предшественников потемкинского Демиурга — раньше всего из процветающих деятелей нашего центрального ТВ, или «зом- би-ящика», как оно по заслугам окрещено в народе. Не в нем ли заодно с рекламным террором зрителей им сутками «впаривают» даже не самих модных или скандально прославленных женщин, сколько их полу- или совсем обнаженные тела, гламурные наря- ды и прически, расцвечивая эту «изящную натуру» ее бесконеч- ными интимными «тайнами»? Не в недрах ли ТВ родились раст- левающие российскую молодежь «Дом 2», «Фабрика звезд», «Каникулы в Мексике», программа «Для взрослых»? И не там ли в последние месяцы в качестве символа нашего, всем довольного и самодовольного усредненного соотечественника засияла Света Курицына?
Тут надо оговориться. Идея Андрея Антоновича Пузырькова о радикальном преобразовании сограждан, разумеется, не плагиат этого героя у его реальных российских предшественников. Как и весь «Русский пациент», она создана воображением его автора. Иное дело, что фантазия эта у больших художников (а Александр Потёмкин, убежден я, именно таков) обычно не беспочвенна, хотя бы в силу желанного для каждого литературного произведе- ния жизненного правдоподобия. Вместе с тем она никогда этим правдоподобием и не ограничена. Творческая незаурядность пи- сателя проявляется в мощи его «творящей фантазии» (В. Белин- ский), позволяющей ему не просто разумом, а совокупностью своих духовно-интеллектуальных сил уловить целостный облик изображаемого им предмета (в данном случае нравственно-пси- хологического состояния России), чтобы затем, домыслом и вы- мыслом угадывая его развитие и конечную форму, преобразить ее в оцельнённую (М. Бахтин) и завершенную образно-эстетиче- скую «реальность» произведения искусства.
Вернемся к национальному (в перспективе и глобальному) проекту Андрея Пузырькова. Его финансовое обеспечение воз- ложено на «кадровика» с гордым именем Никита (греч. «победи- тель») и «крепостной» фамилией Барский, которому поручено купить в качестве пожизненного холопа Пузырькова главу си- бирского региона с богатыми месторождениями «золота, желез- ной руды, меди, каменного угля» Григория Исаевича Пуговкина (имя от греч. «бдительный»; патроним от др.-евр. «спасение Го- сподне»). За «культурологическую» часть проекта в пузырьков- ской команде отвечают Елена Мазурина и Алёна Русакова, заме- чательные красавицы и изобретательные умницы.
Чем больны эти персонажи «Русского пациента»?
В отношении к Барскому вопрос этот, однако, едва ли имеет смысл. Перед нами человек, вполне оправдывающий свою фа- милию, так как кроме новой премии-подачки от своего хозяи- на-барина, которому он раз и навсегда в прямом смысле слова продался, его ничто не волнует. К тому же большой опыт в своем деле (ранее Барский приобрел для Пузырькова целых семьдесят чиновников) позволяет ему действовать с новым «человеко-то- варом» по беспроигрышной методе (искушение, угроза, прямая атака, дожим поверженного и презрительная фамильярность с ним), с тонким сарказмом блестяще зафиксированной А. По- тёмкиным в седьмой главе романа.
Правда, в один момент совершаемой «сделки» Барский, отме- тив про себя «отвратительную рожу» Пуговкина, все же чуть оза- ботился — разумеется, не укором совести, а страхом: неужто ему повелят «общаться с ним» и в дальнейшем. Страх и только страх жадного раба от природы, из выгоды готового «стать на карачки» (В. Астафьев) перед любой властью, в течение всего торга владеет губернатором Пуговкиным, смиренно просящим своего покупа- теля то надбавить основную ставку и приз за «каждый биз- нес-проект», то заменить его подпись подписью жены, то сохра- нить за ним большую часть получаемых им взяток.
Есть в команде Пузырькова и Барский в юбке — главбух Оль- га Валерьевна, ничуть не больше Барского уязвленная своим хо- лопским статусом. Это она, в связи с очередным «кадровым во- просом» своего рабовладельца услужливо напомнила ему, что каждый купленный им человек «дает расписку», где указывает, «когда и какую сумму он получил и какой срок <…> готов добро- вольно и беспрекословно выполнять все ваши поручения». Намного сложнее обстоит дело с нравственно-психологиче- ским самочувствием Елены Мазуриной, антропонимы которой совмещают в себе намеки и на «свет» (особу, подобно Елене Пре- красной, «сверкающую»), и на «мазурика», и Алёны Русаковой (по имени она — та же Елена, но в демотическом варианте; фа- милия ее — от «русака», т.е. вообще русского).
Обе женщины в той же мере умны, превосходно воспитаны и творчески незаурядны, в какой обаятельны и красивы. Но, «с по- трохами купленные» Пузырьковым, считающим красоту силой, человека не спасающей, а искушающей и лишающей самокон- троля, служат душевному и духовному растлению соотечествен- ников изделиями примитивного поп-арта, соблазнами и при- манками развратного секса, тщеславием от незаслуженных должностей и наград, почетных званий и отличий. Словом, всем, что разжигает их себялюбие и плотские вожделения, побуждая к приобретению новых и новых услуг, и утех, и вещей.
Обе исполнительницы «гуманитарной» части пузырьковско- го проекта отлично сознают примитивизацию в нынешней Рос- сии «культуры, литературы, музыки, науки» и «снижение духов- ных запросов» людей. Не скрывают они от себя и того, что их борьба против душ, но «за карман» сограждан «весьма ущербна для человечества». Больше того, прямо признают: «Мы не тво- рим, мы колдуем», так как «даем зеленый свет дьявольским обра- зам и сюжетам».
И нередко им страшно, конечно, не своего работодателя (тот их деятельностью предоволен), а угрызений их преданной за сот- ни тысяч долларов совести. Да и какие доллары возместят этим женщинам отсутствие у них нормальных семей, дети которых могли бы как святыню почитать своих матерей?
Увы, что-нибудь изменить в своем положении Мазуриной и Русаковой, трудящихся не у работодателя, а их рабовладельца, практически не дано. И это при том, что ни первая, ни вторая, в отличие от «кадровика» Барского и «главбуха» Ольги Валерьев- ны, нравственными холопками не родились и даже под воздей- ствием антихристовой «морали» и щедрых хозяйских бонусов окончательно не сделались. Тем болезненней будет их неминуе- мое душевно-нравственное раздвоение.
От особо распространенного среди нынешних россиян нрав- ственно-психологического отклонения вовсе не свободен и сам всесильный Андрей Антонович Пузырьков.
Это не хамство, высокомерие, наглость, нахальство или от- кровенное презрение, насколько бы вызывающими они ни были, вообще не одно из тех способов общаться с окружающими, что так легко позволяет себе любой наш чиновный или состоятель- ный современник по отношению к нижестоящим. Это — глу- бинная личностная униженность, в данном случае обернувшаяся маниакальной потребностью унижать всех, но с особой похот- ливостью людей с устойчивым и несокрушимым чувством соб- ственного достоинства. Детальное и, добавим, исключительно яркое на фоне даже иных замечательных минисюжетов и картин романа ее изображение дано в пятнадцатой главе «Русского па- циента», где Андрей Пузырьков вот уже «минут пятнадцать изу- чал женщин» в издавна элитном московском ресторане «Яр». «Внезапно, — сообщает романист, — глаза его вспыхнули. На сцене появилась молодая женщина с обручами. Тёмные кудри лежали на ее белоснежных плечах, легкое платье молочного цве- та покрывало тело и мягкими складками спускалась чуть ниже колен. Большие властные глаза смотрели поверх столиков. <…> Губы её приоткрылись, словно в ожидании объятий и поцелуев». «Пожалуй, она лучше всех <…> я выберу её, чистую и непороч- ную по виду» (курсив наш. — В.Н.), — решил Андрей Антонович («Пусть попробует отвергнуть меня — невзрачного и порочного»). И заметив, что «покупать людей» стало для него «не просто при- вычкой, но единственным подлинным удовольствием», добавил: «Впрочем, в этом деле я не оригинален. Такой забавой нынче те- шатся многие русские». После чего как будто разъяснил и моти- вацию этой своей «забавы»: «Торжество над сломленным со- блазнами человеком, порабощение его воли, подчинение чужого сердца твоему безрассудству вызывает у меня сильнейший при- зыв страсти (подчеркнуто мной. — В.Н.).
Кажется, все ясно: ничуть не стесненный в твердой валюте олигарх «снимает» замечательно красивую девушку для тех са- мых «любовных игр», которыми, как планировал он, обуянные чувственными наслаждениями россияне вскоре станут любо- ваться в массовом порядке и чуть не прилюдно. Осталось сой- тись в цене, и он может везти покоренную красотку в свой ро- скошный особняк в Барвихе.
Тут-то, однако, и выясняется: названные Андреем Пузырько- вым побуждения (порабощение воли и подчинение человеческого сердца с конечным торжеством по этому поводу), если и были мотивами его поступка с «властительницей “Яра”», то для Пу- зырькова не главными и не решающими. Да и сильнейшая страсть, которой якобы домогался этот герой Потемкина, была тоже не страстью обыкновенной и всем понятной — половой. Ведь своего рода прелюдией в ее удовлетворении стало пу- бличное оскорбление двух молодых клиентов ресторана, совер- шенно незнакомых Пузырькову, но им «заказанных», и за его пять тысяч «баксов» осуществленное клиентом третьим, также Андрею Антоновичу ранее неведомым. При этом «заказчик» по- ручил исполнителю особенно мерзко «проучить» («раза три-че- тыре дадите кулаком в рожу») того из молодых людей, кто имел «тонкие черты лица». Бить «по морде, по почкам, по печени» «этого смазливого», а затем прислать ему фотоснимки обоих изу- родованных посетителей (похожих на «Каддафи после расправы с ним повстанцев») Пузырьков за одиннадцать тысяч долларов повелевает и «плотному» полицейскому капитану, с двумя под- чиненными прибывшему в «Яр» «разбираться» с происшестви- ем. Нет необходимости сообщать читателю, что это повеление полицейские исполнят.
«Пустячок, но приятно <…>. Такие эпизодики и наполняют, в сущности, мою жизнь смыслом» (курсив наш. — В.Н.) — опреде- лил свою эмоцию от спровоцированных им избиений ни в чем неповинных людей Андрей Антонович. Но, не довольствуясь пу- стяшной дозой своего главного жизненного «удовольствия», энергично добился его полной меры в отношениях с закабален- ной им на месяц (взамен трехсот тысяч долларов, позднее вырос- ших в миллион) прекрасной незнакомки из «Яра».
По обыкновению он приобрел ее «с потрохами» — дабы абсо- лютно владеть ее женской гордостью, душою и даже памятью («Неплохая выдумка — купить память, — похвалил себя Пузырь- ков»), т.е. всем сокровенным, хранимым женщиной в глубине сознания и только для себя. Но не ее прелестным телом, кото- рым, вроде бы, прежде всего восхитился в «Яре». И не только из- за твердого условия Варвары (от греч. «чужеземная», «грубая»), как представилась ему незнакомка («Ни за какие деньги я не со- глашусь стать вашей любовницей»), но и по собственному рав- нодушию Пузырькова к ее физическим прелестям («Я ищу пони- мания и близости, а не просто секса», — уклончиво выразился он на этот счет). Равнодушным остался Андрей Андреевич и к ин- тимным признаниям Варвары («Девственность я потеряла после школьного новогоднего бала»; «У меня было всего четверо муж- чин»; «В близости я придерживаюсь классики»).
Зато сполна насладился сверхъизощренными моральными унижениями своей, дотоле безгрешной, рабыни (по ее словам, единственным и страшным ее грехом стало согласие на «соблаз- нительные предложения» Пузырькова), которые предложил ей и за дополнительные призы побудил испытать. А тут было и деся- тиминутное сидение голой ягодицей на пивной бутылке, быстро закончившееся падением женщины на пол «с искаженным от боли лицом», и облизывание ею пузырьковсковского лица и шеи с тонким слоем на них оливкового масла и толстым — «ядреной горчицы», и, сообщает романист, «новые прихоти, такие мерзкие и шокирующие, что их невозможно описать».
«Облизывать этого мерзавца… Брр!» — мучилась женщина. И утешалась: «Надо побольше заработать, чтобы убраться из Рос- сии…»; «Тернист путь к цели, мама…»
Этой цели Варвара, она же Алиса (таким был ее артистиче- ский псевдоним), а на самом деле Наталья (от лат. «родная») Буйнова, достигла, через месяц скорее всего навсегда эмигриро- вав из родины России в Канаду. Вероятно, не без учета того пе- сенного факта, что в Канаде «небо тоже синее».
Доволен был и ее временный моральный истязатель-унизи- тель Андрей Пузырьков, в очередной раз убедившийся, что чело- век, в особенности его соотечественник, «слаб, низок, малоду- шен и продажен. Так что себя корить совершенно нечем».
В этой же главе «Русского пациента», для Андрея Антоновича последней, он объяснит и себе, и читателям романа основную причину владеющей им мании унижать людей. Впрочем, более понятной она станет нам после анализа российской болезни, персонифицированной братом-близнецом Андрея Пузырькова Антоном Антоновичем Пузырьковым.
* * * Нравственно-психологическая сущность этого героя романа в свой черед не лежит на поверхности. Антон Пузырьков не чу- дак или неудачник, не общественный изгой или современный киник, хотя иногда и сближает себя с тем или иным из них, и даже не жертва паранойяльного синдрома, как диагностировал его состояние доктор Райский. Подобно брату-олигарху физиче- ски невзрачный, он вместе с тем широко образован, высококуль- турен, наделен сильным аналитическим и синтезирующим ин- теллектом и несомненной гуманностью.
Но болен и он и еще сильнее своего брата. Ключ к его душев- ной патологии заключен также в потребности унижения (в лек- сиконе Антона Антоновича это слово уже не просто важное, но главенствующее), однако обращенного не на других людей, а к самому себе — как неодолимой жажде быть униженным, и чем бесчеловечнее, тем ему желаннее и сладостнее.
«Испытать шик крайнего унижения», «жестокое надругатель- ство над собой», «бесконечные страдания» Антон Пузырьков го- тов всегда и в любых обстоятельствах. Больше того — он их ак- тивно ищет, создает и провоцирует то в Богом забытом таежном Вельске, то в випповском вагоне поезда, то на крупнейшем мяс- ном рынке Москвы. А предвкушение грядущего оскорбления за- ставляют его глаза «вспыхивать» с той же силой, что и взгляд Ан- дрея Пузырькова при виде его новой жертвы — прекрасной незнакомки в «Яре».
Вместе с тем Антон Антонович, как было сказано раньше, ду- ховно и душевно сложнее своего брата-двойника уже заметной двойственностью его жизненной позиции. Декларируя свою асо- циальность («Меня в этом мире волнует лишь собственное на- слаждение. Большинству такая идея покажется странной, а то и нелепой. Но я на публику смотрю с полным безразличием»), он одновременно мечтает «обновить людское сознание» и «изба- вить человека от эгоистичного погружения в материальные со- блазны и открыть перед ним чарующий мир познания». Погло- щенный, по его словам, «исключительно» «вожделениями внутреннего “я”» («Внешний мир он давно не воспринимал, не чувствовал и не понимал»), не избегает людей с побуждениями именно внешними, будь то мелкий провинциальный шулер Ада- мидис, недавний зэк Федька Кряклин или местный каннибал и по совместительству «глава Вельского муниципального образо- вания» Юлий Михеевич Полянов. Считая себя самодостаточной особью, которой «окружающий мир неинтересен», без малейше- го раздумья бросается спасать от бандюг-амбалов («Уберите нож! Это опасно! — на ходу закричал он. <…> Он даже забыл о своем желании быть жестоко униженным и оскорбленным») Евгению Головину с ее товаркой, а позднее отдает ей врученные ему бра- том три миллиона рублей. Заявляя о своем равнодушии к мир- ской красоте («Я не могу восхититься природой, красота для меня ничто»), он при второй встрече с изящной от природы Го- ловиной, «как влюблённый мальчик, не сводил с нее сияющих глаз».
Проще всего отнести эту разительную Антонову противоре- чивость к литературной невыдержанности его характера, т.е. к творческой слабости или частной неудаче А. Потёмкина. На деле же она, в глазах романиста, более чем закономерна, так как коре- нится в ничуть не меньшей спутанности многих, нередко до по- лярности разных начал и тенденций, отличающих нравственное сознание и жизнеповедение огромной части нынешних россиян. И отчасти проясняется в свете той объективной причины, кото- рой мотивировал свое основное «удовольствие» Андрей Пузырь- ков.
«Та, у которой я украден, В отместку тоже станет красть», — провозгласил некогда молодой Евг. Евтушенко, выразив этим, в поэтическом отношении, прямо скажем, не самым блестящим афоризмом, однако же, отнюдь не «клеветническую» нравствен- ную норму былого советского общества, где люди, постоянно обкрадываемые государством, не считали для себя зазорным по мелочам отвечать ему тем же. Сегодня в России крадут друг у друга с куда большим размахом и постоянством. Но с этой нашей «самобытностью» мы как-то легко и безболезненно свыклись (еще ведь Николай Карамзин о ней добродушно говаривал!). Иное дело — постоянное чиновничье и вообще властное уни- жение, отнюдь не минующее в России и таких людей, как Ан- дрей Пузырьков, особенно в начале его олигархической карьеры.