Мудрость Соломона или «вещь в себе»
(о романе Александра Потёмкина «Соло Моно»)
Интригующе музыкально и загадочно звучит название нового романа Александра Потёмкина, поневоле озадачивая читателя, словно нуждаясь в дешифровке. «Соло Моно» - что означает сие? Что возвещает нам писатель, ставя рядом два древних иноязычных синонима - соло (от лат. solus - один) и моно (от греч. monos - один)?
В музыкальном словаре под «соло» подразумевается самостоятельная партия, исполняемая одним певцом, с сопровождением или без него. Слово «моно» обозначает не только «один», «одиночный», но и «единый»; оно входит в состав нескольких сложных слов с греческими корнями. Из них наиболее созвучны предлежащему роману монолог (речь одного лица) и монография (капитальный труд, посвященный одной проблеме).
Но что такое соло моно?
Русским эквивалентом этого странного, но очень ёмкого словосочетания будет, на наш взгляд, один-одинёшенек (совершенно один, совсем один). Мысль эта поражает своей простотой. Или так кажется на первый взгляд, неискушенный и поверхностный? Не вернее ли передать смысл этого наименования иначе: сам по себе?
Соло Моно – Соломоново – так воспринимается на слух (чисто фонетически) благозвучное наименование романа. И мгновенно возникает ассоциативная связь с именем библейского царя Соломона, известного своей справедливостью. Царь Соломон обладал несравненным здравомыслием и обширной памятью, вобравшей в себя огромный житейский опыт, то есть, именно теми началами, из которых слагается истинная мудрость. И даже во сне (что по достоинству вменяется ему в особую заслугу) он просил у Бога лишь о ниспослании ему мудрости.
Увы, главный герой романа «Соло Моно», одинокий мыслитель, грезящий наяву и впадающий в отрешенность, несмотря на свою гениальность (или именно по этой причине?) не нуждается в идее Бога. И об этом он прямо заявляет в своём самоуверенном метафизическом бунте, цитируя Жана-Поля Сартра:
«Ты видишь эту пустоту над нашими головами? Видишь этот пролом в дверях? Это Бог. Видишь эту яму в земле? Это Бог. Молчание – это Бог. Отсутствие – это Бог. Бог – это одиночество людей». «Бог умер!» - еще раньше и громче возвестил миру Фридрих Ницше. И он тоже не прав! Его нет, и не было, его не будет!».
Сказано сильно, с подлинным трагизмом и неизбывной горечью…
*** *** ***
Зачин «Соло Моно» экстравагантен и оригинален. Автор сразу же берёт «с места в карьер» и ограждает себя от возможных нападок со стороны непонятливых читателей, чей уровень интеллекта или т.н. HIC («эйч ай си», высшее выражение сознания, higher intelligence consciousness) меньше ста единиц. Предупреждая, что в книге нет любовных и детективных историй, он как бы небрежно, но на самом деле очень предусмотрительно призывает не выбрасывать книгу в мусорное ведро (не сдавать ее в макулатуру, не сбрасывать, как балласт).
Преамбула романа содержит анкетные данные главного героя: Федор Михайлович Махоркин, 17.04.1985 года рождения. Над своей «значащей» фамилией герой добродушно подтрунивает по ходу повествования: «Наверняка она ведёт к предку, который выращивал дешевый табачок или жадно его покуривал». Из Сивой Маски (городка в республике Коми) Махоркин отправляется пешком в Астрахань, к бизнесмену Пенталкину, надеясь, что тот сможет спонсировать его грандиозный биоинженерный проект.
Оставляя в стороне перипетии этого путешествия, обратимся к чрезвычайно важной идейной проблематике романа и его настойчивой дискуссионности.
*** *** ***
«Соло Моно» преемственно связан с более ранним произведением Александра Потёмкина – романом «Человек отменяется» (2007 г.), о котором я уже писал[1]. Оба романа представляют собой практически неисчерпаемые кладези информации, энциклопедический свод поразительных проектов, захватывающих воображение. В них отражены глобальные проблемы, волнующие читателей - от сотворения мира и его биологической эволюции до его грядущего социально-инженерного переустройства.
Отличие состоит в том, что в романе «Человек отменяется» писатель предлагал нам стимулировать появление сверхчеловека (не называя его «Соло Моно») методами генетической коррекции и селекции. В новом романе он развивает еще более захватывающие, даже обескураживающие, но, безусловно, перспективные идеи молекулярно-атомной сборки, конструирования сверхчеловека на основе нанотехнологий.
Согласно выведенной героем «математической формуле родственности», примерно через 30 поколений в человеческом роде все земляне станут генетически неполноценными «кровниками». Чтобы этого избежать, настала пора взять эволюцию под сознательный контроль генной инженерии и создать сверхчеловека - Соло Моно, «рукотворное, интеллектуальное детище».
Идея эволюционного возрастания (от простого к сложному и от разумного к сверхразумному) вспыхивает в сознании главного героя романа Федора Михайловича Махоркина как озарение. Она порождает неуёмное стремление стать биоинженером нового поколения, овладеть техникой и искусством молекулярно-атомного моделирования и сборки, создать сверхмощный интеллект - супер-Махоркина или Соло Моно.
Бог создал человека по своему божественному образу и подобию. Писатель, уподобляясь Демиургу, побуждает своего героя создать сверхчеловека - Соло Моно – по-своему собственному, человеческому образу и подобию, как своего «приемного сына».
«Соло Моно будет рождаться в колбе, без половых животных движений» - убеждён Махоркин. И нам тоже ясно, что именно в этом направлении будет двигаться научная мысль, отталкиваясь от средневековых представлений о Гомункулусе. Приходится это признать, как нечто неизбежное.
Если Бог создал праотца Адама по Своему образу и подобию, как венец природы, то почему человека так просто лишить жизни? - «ножичком в сердце, кирпичиком по темечку, шилом в печень, каплей цианида на язычок» - вопрошает с убийственной откровенностью главный герой романа Федор Михайлович Махоркин. И это отнюдь не риторический вопрос. И отнюдь не случайно этот персонаж «унаследовал» имя и отчество Ф.М. Достоевского, который был гениальным вопрошателем своей эпохи. И в новом своем романе Потёмкин старается следовать в магистральном русле своего великого предшественника.
Будучи идейным рупором Потёмкина, гласом вопиющего в пустыне, Махоркин утверждает далее, что движущей силой эволюции является не её целеполагающая устремленность к точке Омега (как считал Тейяр де Шарден, апологет единства науки и религии), а всего лишь слепые мутации. «В основе всего сила стихии, случайность, стечение природных обстоятельств, закрепленных в каждом виде на некий обозримый срок» - такова одна из концептуальных идей в потоке его напряженного сознания.
«Поток сознания» - излюбленный Александром Потёмкиным литературный приём, восходящий к Марселю Прусту, Джеймсу Джойсу и Василию Розанову, которых в этом аспекте можно считать его предшественниками (наряду с Ф.М. Достоевским и М.Е. Салтыковым-Щедриным). Термин «поток сознания» был заимствован литературоведами у американского философа Вильяма Джемса (1842-1910), профессора Гарвардского университета. В его книге «Научные основы психологии» сознание человека уподобляется течению реки со всеми её причудливыми особенностями.
Роман Потёмкина кристаллизовался в своей сущности именно как поток сознания, оставив за бортом сюжетные линии и условности традиционного романа. В этом очевидно новаторское дерзание писателя, его склонность и страсть к творческому эксперименту. Этот поток является неуклонно расширяющимся внутренним монологом, который можно сравнить с многоярусным каскадом. Но кажущаяся спонтанность его обманчива, на самом деле он внутренне очень последователен, мотивирован и запрограммирован, определяя собой всю стилистику произведения.
Отсюда и синтаксическая выверенность фразы, и её строгая упорядоченность, использование прямой и непрямой речи, множество реминисценций, лирические и нелирические отступления, сложные ассоциативные связи. В этом потоке сознания писатель мастерски формирует само художественное время, которое свободно перетекает из настоящего в воображаемое будущее, но может включать в себя и прошлое, как нечто желанное, хотя и неосуществленное.
Что касается самой стилистики нового романа Александра Потёмкина, то и тут писатель остаётся верен себе, используя типично-излюбленные приёмы, позволяющие говорить о его индивидуальном творческом почерке, своеобразной «потёмкинской манере». Мы именуем его художественный стиль нео-маньеризмом, подразумевая под маньеризмом не столько раннюю фазу барокко, сколько выражение формотворческого, «претенциозного» начала в литературе и искусстве, начиная ещё с античности. Как видим, в наше постиндустриальное и «постхристианское» время этот стиль вновь востребован и побуждает писателя прибегать к гротеску и сюрреализму.
Однако автор, увы, сознательно ограничивает свою богатую художественную палитру, свой огромный творческий диапазон, не желая создавать образы привлекательных (положительных) героев, презирая всё «человеческое, слишком человеческое» (выражение Фридриха Ницше) в нашей природе. Ибо считает эту природу несовершенной, заслуживающей преодоления и совершенствования - причём самым радикальным образом! Эта тенденция давно обозначилась в его сочинениях, и в новом романе сохраняется не только по инерции, но и в силу его неумолимой и последовательной идейно-концептуальной логики.
***
Ещё античные философы различали умопостигаемые явления и предметы, постигаемые только умом, доступные лишь интеллектуальному созерцанию. Гений Платона дал таковым наименование ноуменов, - в отличие от феноменов, объектов чувственного восприятия.
В интерпретации Эммануила Канта ноумен - недостижимая для человеческого опыта объективная реальность, синоним понятия «вещь в себе» - «Ding an sich» (точнее было бы перевести «вещь сама по себе»). Она обозначает вещь как таковую, независимо от нашего восприятия, и указывает на пределы человеческого познания, ограниченного миром явлений.
Именно в таком вот кантовском контексте можно воспринимать и легче понять потёмкинского героя как уникальную личность, которая проходит земную юдоль сама по себе, одинокая и единственная в своей индивидуальной неповторимости. Героический трагизм её бытия в том, что личность эта хочет свои идеи усвоить всему роду человеческому, сделать их «вещью для нас»; точнее сказать - сознанием для нас, всеобщим сознанием планетарного масштаба. В сознании же Потёмкина утопия и антиутопия сливаются в нечто неслиянно/нераздельное, то ли синтез, то ли симбиоз.
Безусловно, интересными и конструктивными представляются нам выдвинутые в романе различные идеи в области экологии и демографии. А идеи в области нанотехнологий просто сногсшибательны! В этом отношении писатель серьезно и далеко продвинулся и намного опередил современников. Радует умный и проницательный, полемически заостренный историософский анализ общей ситуации в эпоху глобализации, принципиально важные обобщения о значении религиозных конфликтов, использовании «религиозной карты» и активно-мобилизационной роли религиозной идеи в сфере политики. Математическая формула родственности производит сильное впечатление, кажется вполне убедительной. Захватывает воображение и кажется очень перспективной технология будущего, которая могла пригрезиться лишь основоположнику русского космизма Н.Ф. Фёдорову:
«Применение светового потока в зонде вместо механического острия иглы современных атомно-силовых микроскопов избавят от опасности механических повреждений исследуемых объектов сверхмалых размеров – фотонов, бозонов, лептонов и прочих. Эти исследования позволят создать аттометровый пинцет, способный перемещать элементарные частицы и конструировать Соло Моно. Мезон, глюон, гравитон, андрон, опять и опять, склеиваю их в атом, потом второй, третий, пятый… Получаю молекулу, вторую, пятую. После этого начинаю из молекул лепить клетку, одну, другую, десятую…»
Писатель чрезвычайно чутко улавливает, откуда и куда «дует ветер эпохи», выявляет, фиксирует и описывает тенденции и вектор развития современного, почти обезумевшего, мира – и это делает ему честь, как выдающемуся мыслителю.
Острые и животрепещущие идеи в романе дают много импульсов для полемики. Прежде всего, вызывает возражение протест против Бога, Который создал всё живое и человека как венец творения - по Своему образу и подобию - но в то же время сотворил гюрзу, тарантула, шакалов и им подобных существ, враждебных человеку. У писателя в этом аспекте вопиющая фигура умолчания – нет никакого упоминания, нет ни слова о супостате Творца, Его противнике - Диаволе…
С воодушевлением, с заразительным пафосом превозносит писатель идеи эволюции, но умалчивает о серьезных возражениях против ревнителей эволюционных воззрений со стороны современных религиозных ученых, сторонников креационизма (например, членов Папской Академии наук при Ватикане).
Слишком категорично звучит следующая фраза: «Тем, кто подчинил свое сознание религиозным доктринам, полезно знать: в их мозгах не остается места для истинной науки». Здесь писателю вполне резонно могут возразить выдающиеся ученые современности, глубоко верующие христиане – мусульмане – иудеи.
Представление о совести как «конструкции генов памяти добра и зла» кажется нам недопустимо упрощенным, хотя мысль о целесообразности «биологического изучения совести» в контексте общих умозрений героя (и автора) вполне органична. Но когда герой романа заявляет об этом неоднократно и подчеркивает, что ему «не до морали», что в его творческих экстраполяциях морали нет никакого места, то этот нигилизм невольно проецируется и на самого автора. О чём нам приходится сожалеть.
Не выдерживает критики, на мой взгляд, обличение веры в загробную жизнь, которая якобы «непоправимо затормозила» развитие человечества: «Самое дурацкое клише сознания – это, конечно, неистребимая вера в загробную жизнь. Придумали страшилку о вечной жизни в аду! Или примитивную обманку о ковровой дорожке в рай! Этим тысячелетним мифом гомо сапиенс непоправимо затормозил собственное развитие».
Как раз наоборот! Без религиозной веры само существование Человека разумного представляется невозможным. Здесь наши точки зрения диаметрально противоположны. У Вселенной уже есть Творец (и Хозяин) – это Бог, а не проектируемый героем Соло Моно, который при всей перспективности проекта является измышлением искушенного разума (хорошо, что на этот раз – не извращенного). В этой связи кажутся совсем не вздорными самооценки героя: «Я воспринимаю себя исключительно как создателя сверх-существа, которое абсолютно уникально для Вселенной. Не сумасшествие ли это, не паранойя ли?»
Очень аргументировано пишет Потёмкин о деградации сивомасковцев, жителей Сивой Маски, и какой здесь глубокий обобщающий подтекст! Деградация эта в наше время продолжается с невидимым размахом и должна неминуемо привести к полному краху, - предупреждает писатель. Но почему-то игнорирует предупреждения Церкви о конце мира, религиозные пророчества на этот счёт и эсхатологическую составляющую в богословских воззрениях мыслителей прошлого и настоящего. А если об этом и упоминает, то вскользь, с недопустимым пренебрежением, легкомысленно отмахиваясь: «Никакой агонии не предвидится и апокалипсических картин мир не станет лицезреть». Ой, ли?!
Нам очевидно, что в глубинах подсознания у Махоркина все же есть религиозно-мистические интуиции, ведь он вдохновляется, как завороженный, «гениальным предвидением» святителя Василия Великого: «Бог создал человека, чтобы человек стал Богом». В уста Махоркина писатель вкладывает в конце романа замечательные слова: «Ответ на вопрос, когда и почему человек начал творить, пока не найден. В этом процессе много мистического. Творчество – это таинство!»
«Мне казалось, что я единственный субъект среди землян» - в этой фразе передан солипсизм героя. Его гениальные идеи оказываются невостребованными, потому что слишком намного опередили свое время. Разговор Махоркина с предпринимателем Пенталкиным в заключительной части романа выписан Потёмкиным очень талантливо. Герою романа, несмотря на хорошо аргументированную речь и представленный им чертёж «Сборщика атомов», включающий технологический модуль и нанопинцет, не удаётся убедить Пенталкина в целесообразности финансирования своего уникального проекта. «Надежнее вкладывать труд и материальные ресурсы в строительство домов и производство щебня для дорожного покрытия» - отвечает он. «Не мечите бисер перед свиньями» (Мф. 6,7) - вспоминается евангельское изречение Христа.
Финал романа, повествующий о самоубийстве героя, написан на одном дыхании и очень впечатляющ; он поражает и огорчает, можно сказать, травмирует своим глубоким трагизмом – «на разрыв аорты» (выражение О.Мандельштама), несмотря на саркастический оттенок, который чудится в последней фразе: «Потом то же самое пробормотал себе под нос. Правда, тут же почувствовал, как в носу защекотало... После чего сознание Федора Махоркина погасло». Этому предшествует мгновенный перелом, происшедший в сознании героя, когда он, потерпев крах в своих лучших устремлениях, другими глазами взглянул на окружающую реальность, словно она изнанка жизни, а «давно известно, что изнанка жизни – это потусторонний, загробный мир».
Возникновение и прекращение жизни содержит в себе некую тайну, происходит не только по законам природы, которые наука успешно разгадывает и изучает, ставит себе на службу. Ведь сами эти законы имеют неведомое нам происхождение, и невозможно доказать, что они не установлены Высшим Началом.
Провозглашая приоритет безоглядного интеллектуализма, «буйство разума, раскладывающего по цезиевым ячейкам сверхмалые элементы в ювелирной кладке нового сверхсущества», Махоркин провозглашал, что ему не до морали, что её место в сознании должно быть крайне ограничено, что стремление создать Соло Моно срабатывает уже на уровне инстинкта.
Но без морали любая идея заведомо деструктивна, она не может воодушевить и увлечь за собой, и, безусловно, права мудрая поговорка: «без Бога не до порога».
Апология новой эры, поднимающей на планетарный щит биотехнологию, заставляет вспомнить предостережение Н.Ф. Реймерса в его знаменитом «Экологическом манифесте»: «Биотехнология – великое достижение. Но и она несет с собой массу угроз. Закон экологии гласит: уничтожая вредное, мы вызываем к жизни иное, быть может, не менее вредоносное; порождая новое, мы вытесняем старое, возможно, более нужное всем нам. Это старое может быть и генетическим наследием предков, т.е. тем, что только и дает нам способность жить».[2]
Оставаясь идейным оппонентом Александра Потёмкина в вопросах религии, от души приветствую рождение его нового романа. По богатству и значительности идей, по их разнообразию и продуктивности «Соло Моно» заслуживает олимпийских лавров, являя собой пример настоящего творческого подвижничества. Есть все основания полагать, что выход в свет этого удивительного произведения явится резонансным событием – и не только в литературе (так рождаются шедевры), но и в социально-общественной жизни (так рождаются теории и идеологии, утопии и манифесты).