Возможно ли в наши дни новое плодотворное развитие традиций Достоевского и новый виток сюжета о маленьком человеке? Какие результаты может принести деятельная позиция интеллектуального аутсайдера перед лицом равнодушного мира? Какие препятствия встают перед человеком, решившим разработать свой проект по спасению человечества – и есть ли смерть «вселенское ничто» или она всего лишь переход в потусторонний мир? Имеет ли смысл бороться за свою идею, когда весь мир, кажется, против твоей разработанной и логически выстроенной «утопии»? Новый роман Александра Потёмкина отвечает на все эти вопросы, но неоднозначным образом, предоставляя читателю возможность самому задуматься над ответами и увидеть поступки «маленького человека» во всей их противоречивости. Перед нами – очень необычный роман, сочетающий черты детективной и политической прозы, психологического и религиозного романа, философии и социальной сатиры, фэнтези и увлекательного триллера. Роман о противопоставлении «напряжённого сознания и недремлющего интеллекта» беспорядку чувств и хаосу эмоциональных проявлений, о гениальности и помешательстве, возможности цивилизационных рывков, совершаемых «безумством храбрых», затрагивает целый ряд вопросов – актуальных для политической ситуации 2010-х годов и вечных для русской классики, удивительным образом аккумулируя в себе злободневность и вневременность.
В центре повествования находится история социального «аутсайдера» Фёдора Михайловича Махоркина, разуверившегося в человеческой натуре и решившего взглянуть на себя и мир из параллельной реальности, создав «биоинженерный проект» под названием «Соло Моно». Текст с первых строк отсылает к прозе Фёдора Достоевского с его «полифоническим» (М. Бахтин) сознанием и соответствующим строением авторской речи: весь роман строится как единое, неразрывное повествование от первого лица. Аллюзия на Достоевского проявлена на нескольких уровнях, сюжетных и стилистических: в имени героя (Фёдор Михайлович), в речевой стилистике, отсылающей к «дурной бесконечности» диалога, который, опять же, по Бахтину, «принципиально закончиться не может». В романе доминирует именно речь героя с его бесконечной рефлексией и свойственной героям Достоевского навязчивой идеей преобразований себя и мира (так, герой признаётся, что сознательно отказался от сексуальных удовольствий; «странное упоение собственным ничтожеством» также отсылает к образам Раскольникова и человека из подполья). Воплощение в романе параллели с Достоевским несколько отличается от того подхода к интерпретации текста, о котором говорил сам писатель в статье «Г-н – бов и вопрос об искусстве» 1861 года: «<…> художественность, например, хоть бы в романисте, есть способность до того ясно выразить в лицах и образах свою мысль, что читатель, прочтя роман, совершенно так же понимает мысль писателя, как сам писатель понимал её, создавая своё произведение»1. Однозначного «понимания в лицах и образах» здесь нет: заданная, казалось бы, всем логическим и сюжетным строем повествования, изложенная ясным и доступным языком, «генеральная» идея романа внезапно начинает опровергать себя – и представать в противоречивости и многомерности, давая читателю повод для собственной интерпретации как отношения автора к событиям, так и поступков героя. Именно такой подход, впрочем, традиционно отличает эстетически полноценное произведение от «романа идей», замкнутого на ограниченности авторского отношения. Что кроется за тем театрального замыслом, о которой всеми своими проявлениями словно бы гласит внешняя канва спектакля – и каким образом среди этого будто бы ясного замысла неожиданно преломляется интрига романа?.. Читателю предстоит подумать над загадками, путешествуя по страницам романа с его увлекательными психологическими и фабульными хитросплетениями.
Главный герой, Фёдор Махоркин, – личность мизантропическая, осознающая своё ничтожество («я жалкое существо»), но не отделяющая понимание этого ничтожества от априорно свойственных человеку сущностных пороков, которые он решает преодолеть нетривиальным способом. «Полемика двух стихий сознания» позволяет говорить о новом типе воплощения маленького человека, отсылающего не только к Достоевскому, но и к гоголевскому Башмачкину (но с принципиально иным мировоззренческим стержнем). Герой Александра Потёмкина – один из самых противоречивых образов в современной литературе: мысли о собственном потенциальном «величии» как создателя глобального интеллектуального проекта удивительным образом сочетаются у него с самоунижением, рационализм – с идеализмом, амбиции – со склонностью к утопии, затмевающей реалистическое видение ситуации. Способность к последовательному логическому мышлению перерастает у него в едва ли не истерические мысли об изгойстве и отчуждении – но, кажется, в раздвоенном сознании героя эти психологические факторы не так уж противоречат друг другу. В отражении образа «маленького человека» Александр Потёмкин преодолевает сложившуюся стереотипизацию, исконно сопровождающую это выражение (от Самсона Вырина в «Станционном смотрителе» до Макара Девушкина из «Бедных людей» или Кулибина из «Грозы» Островского, так и аттестующего себя: «Я, сударь, маленький человек… Меня обидеть можно»), и рисует многомерный портрет, сотканный из контрастов. Традиционно в русском романе в поступках героя было виновато общество, обусловившее низкое социальное положение героя. В романе Александра Потёмкина общество преподносится как изначально антагонистичное поступкам героя – но виной всему не только субъективно понимаемая Махоркиным биологическая природа человеческих пороков, но и его воспитание, предстающее перед нами как данность. Низкое же социальное положение преподносится как его собственный выбор, который есть следствие этой природы и который можно разделять или не разделять. Безусловно, этот выбор убеждает нас в независимости героя. Описывая асоциализированного Махоркина с его неопрятным внешним видом: «нечёсаные лохмы», «почерневшие зубы», другие ужасающие детали облика, автор не скупится на натуралистичные детали; герой – самый явный аутсайдер, избиваемый окружающими жителями и вызывающий их насмешку, но воспринимающий личное ничтожество как что-то естественное («я давно уже не человек»), «полный пренебрежения к окружающему». Любимое его занятие – проводить время в городской библиотеке, где его никто не трогает. Психологический портрет героя при этом обаятелен в своей контрастности: с одной стороны – мизантропия, асоциальность, аутсайдерство, подчёркнутые деталями внешнего вида, с другой же – воля к активному действию и стремление преодолеть окружающие его обстоятельства (немаловажно, в частности, то, что герой пересекает Россию, дабы сбежать из замкнутого мира презираемого им городка). Да, это не безвольный Башмачкин, не загнанный в угол Раскольников. Этот герой способен на действие – и уже этим вызывает симпатию.
Писатель рисует противоречивый, наполненный множеством контрастов и определённым обаянием портрет человека, желающего изменить себя – не с помощью работы с мировоззрением или психологических измышлений, но технологическим методом. В своих технологических измышлениях Махоркин ставит целью ни много ни мало «интеллектуальное перерождение человека», с грустью констатируя, что человечество пережило лучшую фазу своего развития и последние тридцать лет катится в сторону потребительства и порочности. «По натуре я не аскет: умерщвление чувственности произошло как бы само собой», – откровенно признаётся герой, не изменяя своему мировоззрению и подчёркивая, что важнейшее для него – вдохновение и радость научного открытия. Наука для него – «наилюбимейшее занятие», мысли приходят в его голову «из космоса» и, несмотря на собственное признание в «мимолётности» озарений, он способен к долгосрочной реализации и аналитическому, всестороннему продумыванию своего проекта.
Как и многие «сомневающиеся» герои Достоевского, от Раскольникова до «человека из подполья», Фёдор Махоркин в своей рефлексии склонен к рациональному познанию, страстно желает понимания и имеет свою собственную мизантропическую философию – в рамках которой заметна склонность к волевому действию и нешуточная интеллектуальная эрудиция (в тексте встречаются отсылки к философии Шопенгауэра, Вольфа, Лейбница, Плутарха, В. Соловьёва и др., к творчеству современных писателей). Роман, построенный в стилистике быстрого, рефлексивного потока сознания, простирается в ключе внутреннего монолога Фёдора Махоркина, не нарушая стилистические законы жанра. Монолог героя, сосредоточенный на нём самом и его идее, лишь изредка прерывается апеллированием к его предшествующей жизненной траектории (герой, объясняя причины своей нынешней асоциальности, вспоминает собственную бабушку, которая была молчалива и это ему «безумно нравилось»; рассказывает, что ещё в школе и технике сделал шаги по направлению к собственной изоляции, и сейчас единственным его слушателем является Время. Какие обстоятельства жизни привели его к навязчивой идее – все эти моменты в начале романа даны штрихами, но нынешние обстоятельства реальности героя и его асоциального быта представлены подробно до мельчайших деталей. Мир, окружающий героя, иронически именуется им «сивомасковцы» (от названия небольшого городка «Сивая Маска» рядом с Полярным кругом, где он живёт – здесь можно усмотреть довольно явную лексическую параллель с фразеологизмом «бред сивой кобылы»). Читатель, таким образом, имеет дело, по сути, только со сложившимся фактом мировоззрения; недаром роман имеет подзаголовок «путешествие сознания» – «путешествие» постепенно уводит нас в сторону материалистической философии, основанной на отрицании человека как «рукотворного чуда» и предполагающего сознательное его конструирование. Но «путешествие сознания» предполагает и некоторую эволюцию, и с этой эволюцией мы в романе ещё встретимся.
Противоречивость натуры героя и его идеи задана с самого начала – в откровенном и интригующем признании: «Я мечтаю расстаться с человечеством вообще. Но хочу быть понятым» (в конце романа мы встретим совершенно обратное наблюдение – как исполнитель своего технологического проекта, герой опасается быть понятым, ибо задыхается от возможности воплощения своей идеи, вряд ли способной уместиться в отдельно взятом и по определению ограниченном человеческом сознании). Возможно ли расставание с человечеством в таком духе и в чём заключается понимание в таком случае, насколько своеобразно эта категория идентифицируется героем?.. Нужно ли человечеству спасение таким образом – и приведёт ли амбициозный биоинженерный проект к «пониманию», тогда как особенной веры в принятие людьми у него нет?.. Все эти размышления дают почву для полемики, заданной изначальной противоречивостью, даже раздвоенностью сознания героя – вспомним то, что тот же Бахтин писал о «культе раздвоенности изолированной личности» у Достоевского и о равноправных сознаниях, которые противостоят сознанию других героев (такой герой-антагонист, не случайно выведенный в романе, появляется далее, но о нём чуть позже). Герой «Соло моно» одновременно вызывает насмешку, жалость и уважение. При всей своей мизантропии, о преодолении которой он мечтает, при всей мучительной раздвоенности своего сознания, герой Потёмкина не только осознаёт, но и внутренне защищает необходимость выхода из сложившегося положения, он с такой силой и неравнодушием отдаётся своему проекту, что поневоле увлекает за собой и читателя.
В процессе размышлений о возможности переконструирования себя герой приходит к решению, внятно обоснованному в смысле технических деталей биоинженерного проекта. В этой связи также можно проследить своеобразную полемику с Достоевским: герой «Преступления и наказания» ставит над собой определённый эксперимент, пытаясь взять на себя роль верховного Судии и убивая человека; Фёдор Махоркин действует по-иному, связывая суть своего эксперимента с перевоплощением себя и с обоснованием необходимости этого проекта для пользы человечества. И, возможно, это как раз и есть версия истории о маленьком человеке в условиях XXI века – своеобразное продолжение «Преступления и наказания» и спор с ним. Заметно, что одно из отличий этой версии от предшествующих изображений – в том, что «новый» маленький человек не ищет Бога вне себя и даже считает мысли о равенстве Богу признаком низкого интеллекта. В этой – интеллектуальной – связи нельзя не отметить всестороннюю информативность романа, не замыкающуюся на проекте и расширяющую наши культурные и бытовые представления. В романе много отсылок к политической ситуации, к искусству (в частности, дана реальная история с картиной Сальвадора Дали; герой находит своим действиям различные подтверждения в истории культуры, вспоминая имена борцов, страдавших за свои «наиглавнейшие идеи»).
Герой отчасти является протагонистом автора и приводит его мысли о «научных открытиях», о «поиске истины», с которыми сам же спорит, то есть сказать о том, насколько рефлексивный монолог является отражением позиции автора, мы со всей уверенностью не можем. Но размышления (принадлежащие ли автору – или выдвинутые им в качестве гипотезы?) о сексуальной составляющей человеческого существования, о национальной идентичности, выраженные в монологе героя и помогающие нам узнать его лучше, так или иначе «работают» на основную идею романа – возможность «переконструирования» человека и создания искусственного интеллекта. Встреча в лесу с немкой, стремящейся к уединению, отвлечённости от мира, слиянию с природой, и знакомство с её жизненной философией не позволяет герою найти в девушке человека, близкого к мироощущению. Также и спонсор проекта (к нему мы ещё вернёмся) является контрастным отражением героя: неслучайна перекличка их фамилий («Пенталкин», отсылающая к «Пенталгону» – продолжение гоголевской традиции говорящих фамилий; также и «Соло Моно», кроме основного, исходного смысла, недвусмысленно отсылает к имени царя Соломона). Путешествие по тайге, наполненное удивительными приключениями, оказывается для героя той самой проекцией опостылевшей «Сивой Маски», укрепляющей героя в его мизантропии и в необходимости его проекта, а для читателя – усиливает желание следить за детективной интригой повествования. Махоркин постепенно ведёт диалог с Соло Моно, называет его «приёмным сыном» и по мере разработки проекта всё больше верит в реальное существование «сверхсущества». В герое, по его мнению, должны соединиться «невероятные признаки могущества разума и качества биологической сборки». Ради создания уникального Соло Моно герой способен к самопожертвованию: он сам признаётся, что не против отказаться от еды и ходить в обносках, не требует гонорара за свой проект, а на создание биоробота предполагает потратить «всего лишь пять миллионов долларов» – и столь искренне верит в возможность реализации проекта, столь явно загорается идеей, что не может оставить равнодушным читателя, вызывая, конечно, порой и улыбку и упрёки в истинно русском идеализме, но не минуя определённого читательского уважения. Заметно, что герой разделяет между собой такие категории, как «самоуничижение» и «ничтожество», в отчаянии признаваясь, что ввиду собственной асоциальности не способен «видеть мир» отчётливым образом, и понимая, что его отъединение отнюдь не означает отрицание. «Вся моя критика в их адрес ограничена ареалом моего сознания, и в ней нет ни малейшего радикализма», – с грустью признаётся герой. В то же время характерно, что герой не чужд одному из главных человеческих пороков – болезненному тщеславию, приобретающему у Махоркина вполне наполеоновские масштабы, – и этот тонкий момент оказывается им словно бы не отрефлексирован. Герой на протяжении всего романа задаётся вопросом, будет ли мир аплодировать его гениальному открытию, и здесь непросто уловить грань между его искренностью и болезненным эгоцентризмом, между правдивостью мыслей о «спасении человечества» – и удовлетворением собственных диктаторских амбиций, свойственным авторитарным безумцам-одиночкам. Выразительная сцена в романе посвящена размышлениям героя о возможной реакции на его проект, где удивительным образом сочетаются самолюбие – и сомнения, трезвое понимание неодобрения – и рассмотрение гипотетических возможностей. К чему бы привело Махоркина удачное осуществление проекта, не вылилось бы в гитлеровское желание владения миром?.. Этим вопросом невозможно не задаться, прогнозируя дальнейшие фабульные повороты романа, и свойственный будущим диктаторам комплекс неполноценности, которым страдает герой (и который, как известно из психологии, обратная сторона мании величия), убеждает нас в правомерности этих мыслей.
В своём стремлении отъединиться от людей, превращаясь в биоинженерный проект, герой подробно разрабатывает техническую составляющую проекта, продумывает его финансовую сторону, апеллирует к религиозной стороне вопроса, подробно перечисляя те присущие человеку пороки, от которых стремится отъединиться своим превращанием, дабы «избавиться от менталитета, господствуюшего на ней [планете]». Картины человеческого упадка даны в романе выпукло и вполне натуралистично: в частности, описывается пьяная сцена с матом, совокуплением и превращением умиротворяющей тайги в «разгул неполноценности». Чувствительность к банальным проявлениям человеческого поведения, соприкосновение с «неприкрашенным повседневным бытом» пугает героя возможностью идентификации с «сивомасковцами» и даёт новый простор его рефлексии. Но «полноценен» ли он сам – да и считает ли себя таковым?.. Герой постоянно проверяет себя на соответствие человеческим проявлениям – утраченным за время изоляции от людей: сцена теракта, видимая им, не трогает его – но сами мысли о собственном равнодушии заставляют героя устыдиться, в этот момент также побуждая к определённому контрасту с «сивомасковцами» (но другого рода; едва ли не единственный раз на протяжении романа Махоркин чувствует их лучше и выше себя). Сердце биоробота Соло Моно, по мнению Махоркина (и это неожиданно для читателя) должно быть «таким же впечатлительным, отзывчивым, богатым на оттенки чувств, восприимчивым к впечатлениям, как у сивомасковцев»: здесь он совершенно явно противопоставляет людей себе, бесчувственному, со своим сердцем, «холодным, вяло и меланхолично реагирующим на беды и радости людские, на красоту и безобразие, как у Фёдора Михайловича Махоркина», что позволяет нам убедиться в эволюции личности героя, в исконной противоречивости, но и отсутствии категоричности его антагонизации «сивомасковской» расе. «Чрезмерная чувствительность, а не богатый интеллект, вот что меня наиболее отталкивает от сивомасковцев», – так говорил он ещё совсем недавно, но способность к изменениям – важная черта его, безусловно, предельно чувствительной личности.
Этим информативная составляющая романа, распространяющаяся на самые разные сферы культуры и быта, но присутствующая здесь не ради красного словца, не ограничивается. Желая сделать своё изобретение бесполым сушеством и стыдясь своего вполне традиционного, но сближающего с постылой человеческой расой влечения, герой также продумывает сексуальную составляющую биоробота. Подробно затронут и исторический экскурс (также в данных романе статьях, о которых речь позже): герой, приходя к спонсору для разработки своего проекта, вспоминает «пример для прагматического сознания», связанный с Колумбом и открытием Америки, рассуждая об экономической стороне этой истории. Роман также снабжён иллюстрациями, обосновывающими физиотехнологическую идею проекта записью соответствующего прибора. В своей увлечённости разработкой проекта герой, «взрываясь внутренним безумным хохотом», пишет статью, отсылающую ко множеству исторических аспектов современной внутриполитической ситуации (от религиозного фактора в политической борьбе с войной до гражданской солидарности, от политической ситуации в Европе до вопроса служения ближнему во всех мировых религиях), что показывает его безусловную эрудицию и, надо сказать, позволяет верить в само осуществление проекта. Текст статьи даётся внутри романа на тайском, немецком, японском, китайском, польском, французском, сербском, болгарском, испанском, итальянском языках (эпизод здесь одновременно фарсовый и трагичный – наводящий на мысли об избыточности действий Махоркина, который обращается как будто бы ко всему миру – и ответное всемирное равнодушие к его идее как бы укрупняет под линзой трагизм и амбициозный комизм его логически стройных, но всё же внутренне противоречивых действий). Другая статья, текст которой также присутствует в романе – «Евросоюз: обновление стратегии» – является логическим продолжением размышлений героя о «пролонгировании пребывания в этом мире» людьми и о развитии им своего проекта. Таким образом – мы получаем возможность узнать о взглядах героя и вступить с ними в дискуссию, напрямую не касающуюся мировоззренческих сторон и присутствующих в романе как отдельная вставка – связанная с сюжетом, но способная восприниматься вполне изолированно. Всего в романе три статьи, каждая из которых отражает разные воззрения героя: последняя из них, «Память – опасный провал» – пацифистская, призывающая к прекращению войны и антиядерного движения. Таким образом, роман, кроме психологической, фэнтезийной и детективной составляющей, содержит в себе ещё и черты публицистической прозы – и важную для нашего времени миротворческую составляющую. Герой, однако, предупреждает, что эти пацифистские призывы не опровергают его воззрений на человеческую природу и не свидетельствуют о симпатии к людям, по-прежнему вызывающих у него «глубокую печаль», а статья кажется ему безнадёжным, уходящим в пустоту призывом, который, по его прогнозам, не опубликуют ни в одной стране мира. «Мои слова – не будильник, приводящий читателя в чувство после глубокого сна, не предупреждение о смертельной угрозе его будущему», – говорит Фёдор Махоркин, не питая особых надежд на просветление человечества, но, тем не менее, продолжая загораться своей идеей, предупреждая об отсутствии дидактизма в своих рассуждениях (это отсутствие в психологии героя, опять же, связано с априорной неверией в человеческую природу). И в самом деле, реакции на эту статью никакой не следует – что выглядит вполне реалистично: единственная газета из Тайланда предлагает заплатить за публикацию статьи пять тысяч долларов, но этот выход не устраивает героя с его непомерными амбициями и планами по спасению мира. Тем не менее, цитируя Ницше, он постулирует главной целью своего проекта именно сострадание к людям, именно необходимость с помощью своего «приёмного сына» Соло Моно противопоставить деятельную силу их деяниям и природе, необходимость «спасения ущербных сограждан». Махоркин «не клянёт мир, а мечтает его улучшить, усовершенствовать», признаётся он сам, но одновременно ловит себя на «запутанности», сам же констатируя неясность своих задач. Эта благородная идеалистическая позиция делает роман одновременно актуальным – и антагонистичным современности с её реалиями, но – что выгодно отличает его от всевозможного «ворчания», политической сатиры или прочих видов социального недовольства – пытающимся противопоставить для трансформации этой современности действенный и, судя по всесторонне разработанной технической стороне, не такой уж утопический план. Герой ожидает антагонизма по отношению к своей идее, представляя картины отторжения сивомасковцами вплоть до обливания его, Махоркина, бензином. И эти мысли отчасти материализуются, как свойственно человеческому сознанию, – пусть и не в таком ключе, но, безусловно, в аспекте полного краха.
Любопытен и неожиданен в этом смысле финал романа: мы впервые видим другую точку зрения – потенциального спонсора проекта, к которому герой приходит просить денег, и эта точка зрения отнюдь не категорична. Ловко «убедив» читателя в том, что герой, Фёдор Махоркин – протагонист автора, автор разрушает наши сложившиеся сюжетные представления и противопоставляет взглядам героя, к которым мы уже успели привыкнуть, иную позицию. До самой кульминации сюжета, которой становится поход героя к спонсору, мы верим в то, что у человека убеждённого и деятельного, к тому же знающего все технические детали проекта, всё получится. Разумеется, некоторые детали настораживают читателя и убеждают в обратном: в частности, нельзя не заметить, что Пенталкин, спонсор, к которому идёт Махоркин, является «сивомасковцем», но (как замечает сам герой) богатым «сивомасковцем», – и здесь можно наблюдать определённое противоречие, если не сказать этический сбой, чреватый определённым цинизмом. Герой, отвергая жителей «Сивой Маски» (которые в некотором смысле являются проекцией всего человечества), тем не менее, идёт за помощью именно к такому человеку, представителю, как он сам же признаётся, параллельного мира. Нельзя не обратить внимание, что сцена «преследования» Шляпкина и поиска мучительных сопоставлений заканчивается самоуспокоением героя и его уверением, что он «является полной противоположностью сивомасковцам», – здесь же все мысли о «противоположности» развеиваются, и мы наблюдаем явный диссонанс поведению героя, такому продуманному и, кажется, внутренне логичному. С помощью тонких, неявных параллелей и стилистических контрастов, отличающих многомерность художественной реальности, Александр Потёмкин подводит нас к логическому финалу событий.
Зададимся вопросом: а подозревали ли мы подобное до кульминационной сцены – и так ли она внезапна?.. Всё заканчивается худшим образом – но закономерно вытекающим из положенной в основание махоркинской идеи этического сбоя, о чём автор на протяжении всего романа подаёт нам ненавязчивые, но настораживающие сигналы. Другие «сигналы», обильно, но неброско присутствующие в «Соло Моно», также позволяют внимательному читателю задуматься о возможном фиаско – и дать понять, что отношение автора вовсе не на стороне героя. В частности, посещающие героя сомнения, мысли о множестве пафоса в своих же рассуждениях, о восторгах, вскруживших голову (эти сомнения вполне закономерны для рефлексивного самоопровергающего монолога в достоевском духе). Итак, спонсор не одобряет идею Махоркина и обосновывает свою точку зрения не менее убедительно, чем её обосновывал на протяжении предшествующих эпизодов романа главный герой. Примечательно, что спонсор предлагает ему другой проект – своей скромностью резко отличающийся от того амбициозного проекта, многократные обоснования которого мы видели на протяжении романов. И это наглядное противопоставление проекта «измельчания», вполне реалистичного, но не способного изменить жизнь человечества, и проекта глобально-утопического, – один из самых выразительных контрастов в романе. Пенталкин говорит о реалистической подоплёке событий, об экономической невыигрышности проекта – и, возможно, приоткрывает и читателю, и самому Махоркину иную суть событий, в очередной раз утверждая героя в осознании его стереотипа «пораженца» (и дополнительно отсылая нас к подзаголовку романа). Именно Пенталкин, являясь, опять же, своеобразным отражением героя, будучи единственным собеседником Махоркина за весь роман, приоткрывает читателям новую точку зрения на его личность и поступки: «В тебе, Махоркин, много от явного психа… Не случайно Цезаре Ломброзо предложил увидеть сходство, пусть и физиологическое, в гениальных и помешанных».
Герой терпит внутреннее фиаско: окончательно утверждаясь в проигрышности своей идеи, он не отчаивается, а строит планы по переселению в «потусторонний мир» в другом, уже, к сожалению, более привычном смысле выражения. Уже полюбившийся нам Махоркин кончает с собой, даже в мыслях о суициде не теряя способность к научному познанию и радость научного открытия. Выход, который он видит в суициде, становится для него нетривиальным: герой и под самоубийство подводит научную базу как человек, обладающий истинно рациональным сознанием. Будучи уверен в своём отличии «от сограждан своей ментальностью, мировоззрением и дерзновенной устремленностью к созданию нового обитателя глобального мира», приводя в качестве подтверждения то, «если я совершенно не испугался отправиться в преисподнюю», он стремится перейти в ирреальный мир с именем своего детища «Соло Моно» на устах. Перед смертью он питает надежду, что кто-то серьёзно отнесётся к его идее, и отправляет президентам разных стран, раввинам и даже папе Римскому научный текст, обосновывающий смысл создания проекта, – и только после этого отправляется в потусторонний мир. Финал романа поражает поэтическими метафорами, не очень характерными для художественной ткани романа: «Вдруг ярчайший свет, прислужник смерти, сократил мою зрительную способность, а пару минут спустя, в зрачках стали вспыхивать то краски белой ночи, то полярного дня» и оставляет впечатление загадки и непредсказуемости, «соразмерности реальности и ирреальности в сознании», по слову автора. В какой-то момент я почувствовал, что мое тело начало растекаться словно часы Дали, и я побежал все быстрее, быстрее и быстрее…» В этом финале романа этом можно увидеть не только эрудицию автора (заметную и на протяжении всего текста – отсылками к живописи, музыке, политике и обширной культурологической базой), но и – в мировоззренческом смысле – доброе отражение идеализма и возможность бороться, несмотря на то, что мир всячески препятствует осуществлению благородных порывов. А, поскольку в нынешних обстоятельствах смутного времени кто-то способен увидеть выход из мирового зла и обосновать осуществление этого выхода в разносторонних аспектах, то надежда остаётся и для нас с вами.
1 Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч. в 30 т. Л., «Наука», 1972-1990. Т. 18, с. 80.