Не касаясь собственно художественной стороны романа Александра Потемкина «Человек отменяется», (как представляется, она в общем имеет второстепенное значение, т.к. главное в данном тексте - диалогические и монологические вариации вокруг - трагизма «отменённого» бытия человека), - обратим внимание именно на идеологию данного произведения. Содержанием этой идеологии являются размышления не только о нравственной и духовной гибели человека в современную эпоху (о чём многие размышляли и в XX веке), но, возможно, и о прекращении его физического существования в результате уничтожения (или самоуничтожения) человеческой природы как таковой. Тема не нова, поскольку раскрыта в разных связях и отношениях в сочинениях русских философов XX века. (см., напр., работы Н.А. Бердяева «Я» и мир объектов», «Судьба человека в современном мире» и др.).
Это тема кризиса гуманизма - мировоззренческого фундамента новоевропейской культуры (по Бердяеву, гуманизм в XX веке скатился вниз, в царство антихриста). Разумеется, в романе Потёмкина эта тема решается в особой форме и на материале современной жизни. Жанр философского романа позволяет автору представить в диалогической форме различные варианты обсуждения темы трагизма человеческого бытия. В более широком контексте, роман демонстрирует не только собственно «метафизический потенциал», но и заявляет о себе в плане интеллектуальной публицистики, политологии и культурологии (точнее, - культурантропологии).
Нельзя не приветствовать то, что в романе «Человек отменяется» в литературно-философской форме поднимаются столь важные проблемы. Это очень важно не только для русской литературы, но и для русской философии. Связь между ними, ярко проявившая себя в 19 и 20 веках, в новом столетии истощилась. Возможно, потребность в воссоздании и переосмыслении такой связи, к чему, по нашему мнению, как раз и стремится роман Потёмкина, для философии ещё более актуальна, чем для литературы. В литературной диалогической форме содержатся специфические, может быть, более действенные возможности для изложения и обсуждения философских проблем. Что и предпринято автором романа, где излагаются и популяризируются идеи Достоевского, Ницше, Фёдорова, Вернадского, Тейяра де Шардена и многих других русских и европейских мыслителей.
Можно сказать, что данная ниша в России, в отличии от Франции, практически «не занята». У нас преобладает скорее «немецкое» отношение к философии, что не удивительно, поскольку секуляризированная русская философия Нового времени по своему происхождению «немка».
У французов в этом плане можно многому поучиться. Достаточно заметить, что во Франции выходит (естественно, франкоязычный) литературно-философский журнал «Философия», имеющий стотысячный (!) тираж. Другое дело - качественная сторона этой литературы, разумеется, постмодернистской в своей основе. (Хотя понятно, что далеко не вся постмодернистская литература является мусором, адресованным различным извращенцам и психам). В целом же роман Потёмкина оставляет надежду на то, что и в России возможно существование подобных форм философствования.
В этом контексте понятен эпиграф романа, взятый из Ницше. Между идеями Ницше -острого критика и аналитика современной ему европейской культуры, а также между идеями русских философов XX века существует определённая связь. Если, по Ницше, «Бог умер», то логическим продолжением этого тезиса, хотя и на иной мировоззренческой основе, является другая констатация, принадлежащая русской религиозной философии: «Если Бог умер, то и человек умер». Поскольку человеческое существо является согласно христианскому вероучению существом богоподобным, то «смерть Бога» означает и смерть человека. Афоризм Ницше, как и вся европейская философия жизни, у истоков которой стоял немецкий философ, только «намекает» на эту грядущую смерть человека своим анализом несовершенства человеческой природы, а также своим проектом преобразования человека в сверхчеловека. В сущности, всё, что мог сделать Ницше, сводилось к раскрытию несовершенства существующих культурных форм (в том числе и морали), искажённых, как он считал, влиянием христианства. Антихристианская переделка человека у Ницше, действительно, выглядит как «отмена» человека.
Русская философия (Розанов, Бердяев, Федотов, Франк и др.) шла другим путём, - не «отмены», а сохранения человека. Особенно грандиозным был замысел Фёдорова, чьи идеи нередко встречаются в диалогах романа. Это был замысел не только сохранения, но и воскрешения и преображения человека. Фёдоров, кстати, всеми фибрами души ненавидел Ницше как «философа войны» и «врага мира» (в фёдоровском смысле - мира не как противоположности войны, а мира как вселенной). У истоков русской «всемирной любви» к человеку - великие философские романы Достоевского, поэтому именно как антитеза ницшеанству, но не как его продолжение, оправдан и другой эпиграф к роману - из Достоевского. Он говорит о том, что русский народ велик и в святости, и в мерзости. Это одна из формулировок универсального христианского гуманизма писателя, который во всяком человеке, даже падшем и низменном видел человека как образ Божий. Нет сомнения в том, что это относится и к современному русскому человеку, правда, материала для демонстрации современного «величия», мягко говоря, маловато.
Хотя можно сказать, что «бестиализация» (выражения Бердяева), то есть превращение человека в зверя в России идёт меньшими темпами, чем в Америке. Известно, например, что известное убийство тридцати двух студентов в Вирджинии вызвало целую волну непрекращающихся подражаний. В смысле жестокости жизнь в России не так уж и страшна, а если жить где-нибудь на природе в собственном доме и иметь средства, то и приятна (за исключением мегаполисов, которые в условиях глобализации одинаковы повсюду и везде поражены наркоманией, проституцией, криминалом и др.). Как выясняется, и в маленькой тихой, экологически чистой Эстонии «негров линчуют и убивают» (разумеется, русских, в виде современных негров).
В России страшно другое, именно то, что «народ безмолствует». Страшно потому, что когда он просыпается, то бунтует «бессмысленно и беспощадно». Но родину-мать надо любить не только тогда, когда она велика и могуча, но и тогда, когда она вся изолгалась, пьяна и лежит в грехе (мысль Достоевского, пересказанная Розановым). Описаний этих грехов более чем достаточно в романе. Одна из самых мерзких сцен - пьянство и «свальный грех» в заключительной части романа, в купе поезда, где едет Дыгало. Очевидна связь между этой сценой и завершающим роман самоубийством этого персонажа. В известном смысле Дыгало явился жертвой, хотя и по своеволию (это важно подчеркнуть), жертвой того, что «кругом всё - катастрофа», деваться некуда, всё человеческое прогнило и т.п.
Есть впечатление, что «лежащая в грехе» низовая Россия, чьи грехи, в общем, вторичны по отношению к «элитным грехам» - эта неприглядная Россия вызывает у автора больше симпатий. С юмором и сочувствием описаны, например, диалоги бомжей (С. 370-380), во всяком случае, гораздо более интеллектуальные и содержательные, чем у новых русских. Что особенно трогает, так это патриотическая озабоченность бомжей, среди которых немало людей образованных (что соответствует, действительности). Они гораздо лучше разбираются в различных проблемах России, по сравнению с «элитой».
Непонятна только любовь бомжей к маленькому, управляемому предателями-русофобами государству под названием Грузия. В народе всегда любили грузин, но нелюбовь к её правителям в народе всеобща. Грузия - несостоявшееся государство, чьё правительство живёт только тем, что эксплуатирует на продажу в США единственную идею - ненависти к России. Грузинские правители - клятвопреступники, нарушившие клятву Георгиевского трактата. Но бытие государства не может быть основано на ненависти и Грузия уже наказана за эту ненависть деградацией своей цветущей в прошлом культуры. У автора этих строк есть ученики-грузины, бывшие студенты МГУ, которые рассказывали о полной деградации философии в современной Грузии (в советское время в Грузии была одна из лучших историко-философских школ).
Мой ученик Гоча Бокучава, кандидат философских наук и умница, баллотировался на местных выборах в Грузии, но потерпел поражение как «агент Москвы» (учился в МГУ), а его соперник (вряд ли обладатель такого же интеллекта и образования) оказывается, в течение месяца или двух прошёл стажировку в США. Потому и победил. Комментарии, как говорится, излишни.
В романе описаны современные «русские мерзости», творимые прежде всего так называемой «элитой», не отличающейся перевесом ума и образования в сравнении с остальным населением (даже по сравнению с бомжами), но зато чрезвычайно изобретательной по части удовлетворения своих пороков. Это безжалостная и бесстыдная публика, она, к сожалению, позорит Россию не только внутри страны, но и за рубежом (вот сюжет для специального романа, поскольку Александр Потёмкин, очевидно, хорошо понимает «дальнее зарубежье»). В романе проводится та мысль, с которой нельзя не согласиться, что именно эта пресловутая «новорусскость» является едва ли не главным источником криминализации нашей страны. К сожалению (что поделаешь?), название романа «Человек отменяется», подкреплённое нижеследующим эпиграфом из Достоевского, может быть понято как «Русский человек отменяется». На самом деле, как было сказано выше, Достоевский, как и Фёдоров, чьи мысли он разделял, поддерживал совсем другие представления о человеке и русской идее, которую он понимал как идею вселенского братства во Христе. Поскольку цитата-эпиграф из Достоевского идёт вслед за цитатой из Ницше, то может создаться впечатление о «вторичности» Достоевского по отношению к Ницше, что неверно. Легенда о «ницшеанстве» Достоевского является полным мифом, хотя бы потому, что русский писатель совсем не был знаком с произведениями основоположника философии жизни. Тогда как Ницше зачитывался Достоевским, хотя понял его по-своему. Ницшеанская интерпретация Достоевского - одна из многих неадекватных версий философии Достоевского, наряду с экзистенциалистской, неотомистской, фрейдистской и т.п.
Более целесообразным было бы предпослать роману другое высказывание из Достоевского: «Если Бога нет, то всё дозволено». Ведь главные проводники идеи «отмены человека» в романе не просто какие-то мизантропы-мечтатели, но именно активные безбожники, изобретатели новой секуляризированной античеловеческой религии. Её цель - не больше и не меньше - «отмена человека», упразднение человеческой сущности как таковой. К ним относятся, прежде всего: «главный бес» - Гусятников и его своеобразный двойник Химушкин, а также «мелкий бес» Дыгало.
Им противостоит единственная в романе носительница положительного нравственного идеала - Анастасия Чудецкая, студентка-дипломница исторического факультета. Она, несомненно, выступает на стороне добра. Правда, выглядит она в качестве обороняющейся, а не наступательной стороны, поскольку именно упомянутые бесы и общая бесовская атмосфера происходящих в романе событий задают тон и формируют основную сюжетную канву. Настя сама нуждается в спасении и защите, хотя бы потому, что она является квартиранткой у Химушкина, который жёстко регламентирует ее жизнь и организовал за ней тотальную слежку.
Каждый из названных бесовских персонажей - человеконенавистник на свой манер. Обобщённо говоря, именно они являются вершителями судеб, почему доминирование этих негодяев в тексте романа и создаёт| страшную! картину необратимого торжества зла. Самое страшное заключается в том, что это зло материализовалось, стало разлитой повсюду реальностью. Причём их никто не привлекает к ответственности за творимое зло, что создаёт впечатление полной безнаказанности злодеев. Это - дьявольская свобода, та самая, которую олицетворяет Великий инквизитор у Достоевского. Гусятников - это, так сказать, - «человекоистребитель», маньяк-экспериментатор, который получает извращённое удовольствие от культивирования человеческих пороков из «любви к искусству», если можно назвать это искусством. Этот монстр - готовый пациент для психушки, главный герой того «фильма ужасов», который он создаёт по своему собственному сценарию и реализует в действительности. Главный герой «Молчанья ягнят» - дитя по сравнению с этим злодеем. Гусятников выступает конкретным виновником многих зол в романе, потому и заслуживает звания главного дьявола. Интересно, что в романе никак не объясняется происхождение того капитала, которым он обладает и который, собственно говоря и даёт ему возможность управлять творимым им злом. Может быть, такое объяснение даже является излишним, поскольку вокруг него - сплошь негодяи, завсегдатаи различных шикерий, заработавшие свои деньги наглым грабежом и обманом. Они как раз и создают ту среду, где формируются Гусятниковы. Гусятников отнюдь не одинок, в романе присутствуют и другие типажи, вызывающие у читателя отвращение - убийцы, мошенники, коррупционеры, бессовестные политики, продажные женщины, самодовольные и тупые нувориши. Закономерный конец этого злодея в романе изображён автором таким образом, чтобы провести мысль о том, что общество, с которым буквально сросся Гусятников, вряд ли его покарает, поскольку у него повсюду «всё схвачено». Возмездие он получает не от человека, а от животного - льва в зоопарке, который с хрустом раскусывает его череп.
Как и в прежнем незавершённом тексте романа, Гусятников щеголяет китайскими словечками, которые почему-то пишутся латинскими буквами. К чему? Заметим также, что его alter ego Химушкин для симметрии, что ли, к месту и не к месту сыпет украинизмами, что совсем не вяжется с его общим обликом москвича-образованца, который «с отцом ходил в Сандуны». Непонятно, почему в одной из метаморфоз Химушкина, где он оборачивается зерном и едет на элеватор, бригадир по фамилии Малюшкин также говорит по-украински(?)
Роман «Человек отменяется» - произведение страшное, вызывающее у читателя ужас и чувства протеста и возмущения. Особенно это касается многочисленных сцен насилия, издевательства над человеком и всей системы добровольного оплаченного рабства, которая культивируется Гусятниковым в созданном им поместье «Римушкино». Автор намеренно эпатирует читателя, стремится «расшевелить муравейник», подразнить молчальника-интеллектуала, которому главным образом и адресован данный роман. Это явно не массовое чтиво, а философский роман-антиутопия, который требует не профанного, а подготовленного потребителя. Сама идея создания сегодня «неокрепостнического поместья» может в определённом смысле и не показаться утопической. Недавно пришлось видеть по телевизору рекламу подмосковного элитного посёлка, окружённого высоким забором. Рекламировавший это райское местечко заявил, что в нём всё есть для жизни и отдыха. «Это замечательное, настоящее поместье, заявил он со смешком, - не хватает только крепостных».
Химушкин - вроде бы злодей меньшего масштаба, представляющий тип мечтателя «себе на уме», тихо ненавидящего весь человеческий мир. Этот современный мизантроп напоминает героя «Записок из подполья» Достоевского, с той лишь разницей, что он имеет конкретное имя. Он из тех людей, которых Солженицын называет «образованцами». «Образованство» Химушкина сказывается в том, что он весь - одна ходячая цитата. Химушкин напоминает того немецкого студента из «Путешествия по Гарцу» Гейне, который во сне видит сад, где на клумбах вместо цветов растут цитаты, а он ходит и собирает их. Его пространные монологи утомляют цитатами, длиннотами, особенно по части математических выкладок, которые вряд ли уместны для такого жанра как роман. Химушкин как бы скользит по поверхности жизни, являясь непривязанным ни к чему сторонним наблюдателем. Это своего рода «объясняющий господин-всезнайка», которого переполняет ощущение собственной независимости. Наиболее убедительным доказательством этой «независимости», однако, являются не «умные речи», а хулиганское поведение на выставке в Манеже. В реальной жизни он был бы непременно наказан милицией или охранниками, но был «помилован» автором.
В действительности он порядочный негодяй, доносчик и мелкий шпион. Правда, иногда он излагает свои собственные проекты, которые имеют потенциального спонсора в лице некоего француза-журналиста Мишеля, работающего в Москве. Этот анархо-индивидуалист, оказывается, озабочен переводом содержанкам каждого человеческого сознания на жёсткие диски и созданием таким образом человеческого «банка данных» для которого реальный человек уже не представляет ценности. Это тоже своеобразная «отмена человека», хотя и не такая зверская, как у Гусятникова, но по-своему более эффективная.
Вредоносность Химушкина заключается в заразительности того влияния, которое он распространяет вокруг. Например, поначалу казавшийся вполне порядочным, честным и интеллектуально независимым человеком-правдоискателем молодой архитектор-аспирант Дыгало под влиянием знакомства с Химушкиным буквально через несколько часов перерождается и «предаёт анафеме» профессию архитектора, которой был шэедан. Химушкин стал «виновником его откровений» - суть которых в том, чтобы «мстить человеку», «изгнать, искоренять человека» и т.п. Очарование умом и красотой Насти Чудецкой проходит у Дыгало под влиянием заражённого мизантропией Химушкина. Поначалу даже непонятно, за что и почему собирается «мстить человечеству» Дыгало. Явно в подражание Химушкину он вызывающе-протестующе ведёт себя в ресторане и вышвыривается оттуда. Бунт Дыгало выглядит как своего рода пародия на бунт Ивана Карамазова. Заканчивает свою жизнь Дыгало самоубийством, что по его версии означает «отмену человека ценой собственной жизни». Этим и завершается роман, что вполне совпадает с мыслью Достоевского о том, что пределом вседозволенности является даже не убийство другого, а убийство самого себя. Это и есть: «Если Бога нет, то всё дозволено». Ведь в христианстве самоубийство считается тягчайшим грехом, почему самоубийц и хоронили отдельно, за оградой кладбища.
В свете позиции Достоевского и русской философии в целом, вовсе не «отменяющей», а напротив, возвышающей человека, в том числе русского, главная мысль - об «отмене человека», звучащая едва ли не как приказ, выглядит, мало сказать, гипотетической и проблематичной, но невыполнимой. Поэтому роман и является антиутопией, а не утопией. Пока есть бытие, существует и человек. Нет человека - нет и бытия, оно без него неполно, как неполон без человека и Бог, полюбивший человека, своё создание. Неполон потому, что для его создания Бог частично опустошил себя, совершил кенозис. Наверное, лучше назвать роман так: «Отменить человека» (сравните: «Убить пересмешника»). В конце можно было бы поставить и вопросительный знак. «Отменить человека?» звучало бы как попытка, но не как совершённое/завершённое действие (сравните с «Что делать»?). Получается, что в нынешней формулировке заглавия философский смысл романа звучит как «Роман о небытии» или «Роман небытия», то есть «Роман о ничто», о том, чего нет. Но ведь если человека нет, то и ничего нет, как было сказано выше. Тогда существует только «ничто». Бог, правда, тоже существует, но без человека. Но это будет «бесчеловечный Бог», который нужен только современному безбожному человеку. Это подтверждает концепция свободы Бердяева, антроподицея Флоренского, учение о бытии Хайдеггера, идеи других представителей европейской философии XX века. Роман, несомненно, должен быть рекомендован к печати. Остаётся только пожелать автору и роману хорошей творческой жизни. Возможно, когда-нибудь автор сумеет реализовать высказанное в данном отзыве пожелание: написать «плутовской роман» о похождениях новых русских за границей. Это было бы актуально и соответствовало бы авторским возможностям Александра Петровича Потёмкина.