Александр Потемкин написал самый пессимистичный свой роман. В его названии прямо и наотмашь обозначена главная мысль автора, с которой чрезвычайно трудно согласиться, несмотря на то, что в ней есть некоторая часть правды. Правда это, собственно, навязчиво лезет в глаза: человеческое, слишком человеческое, которого в предыдущие культурные эпохи казалось слишком много, сегодня, напротив, стало ощущаться как некий дефицит. Презренный гуманизм (в его классическом содержании) все более заменяется брутальным и низменным, тотально разрушающим прежние, сдерживающие скрепы. Роман Потемкина странный – между теми событиями, что происходят в сознании героев, и теми, что являются реальными, очень часто трудно уловить разделительную черту. Все перетекает из одного в другое, превращаясь в «химеры разума». Роман Потемкина очень длинный – автор совершенно не заботится о читателе, как это принято сегодня на рынке литературы (многие страницы он отдает внутренним монологам героев, пространным диалогам, постоянно возвращается к одним и тем же мыслям, не беспокоится о сюжете и фабуле – они вряд ли могут увлечь в силу своей размытости). К тому же достаточно модернистки выглядит его главный прием: раздвоение главного героя Семена Семеновича Химушкина, простого московского мещанина, сдающего внаем комнаты молодым девушкам, шпионящего за ними, но не чуждого и усиленных рефлексий поповоду себя самого и мира вообще. Любимым занятием Химушкина является регулярно устраиваемые «скандалы внутри себя» (они прописаны автором не без юмора и желчи, но сам прием, постоянно повторяющийся, все-таки тяжеловесен). Итак, господин Химушкин, шестидесяти лет, «с невыразительной внешностью, больным воображением, тощим карманом и худым здоровьем», иногда превращается в господина Гусятникова Ивана Степановича (богача, красавца и мецената). Собственно эти два персонажа и определяют движение романа, где «двигаются» они не по законам жанра, а в пространстве неких психо-физических состояних, в бесконечных экспериментах и колебаниях между радостью и ненавистью, любовью и отрицанием.
Впрочем, желчное брюзжание Химушкина, его раздраженный ум, несмотря на то, что он иногда цепко видит и оценивает реальность (оценки инфляции и деятельности политиков, государственного капитала, не работающего на страну и т.д.) не знает развития: «..Громкий скандал хочется устраивать лишь в собственной голове, будоражить лишь себя суровой критикой режима». И это качество романа А.Потемкина – линейность – действительно, лучше всего подходит для «отмены человека»: «верх» и «низ» автору неинтересны, он «работает» на границе, где они встречаются и, увы, как это часто бывает сегодня, смешиваются, подвергаются диффузии. Тогда уже где зло, где добро – не отличишь, и тогда, впрямь, уместен парадокс Ницше, взятый автором как эпиграф: «Необходимо очень много моральности, чтобы быть безнравственным в утонченной форме».
Человек отменяется. Кем? На этот вопрос автор отвечает так: с одной стороны, самим человеком, его собственным обнищанием, скверной и гадкой натурой, а с другой – той цивилизацией, что зашла, на взгляд писателя, в тупик. В Химушкине есть какой-то угар жизни, какой-то чад, сродный сумрачным героям Достоевского (Свидригайлову и Смердякову): «Я, господа, русский человек! А это, прошу прощения, нечто совсем другое по сравнению с тем, что можно встретить на мостовых Парижа или аллеях Калифорнии! Без роковой ошибки я не человек, я не русский! Если во мне нет злобы, если я не ощущаю муки в каждом дне, если не испытываю ночных страданий, дневных невзгод и страхов, то что за жизнь у меня? Что я, европеец? С его вечным материализмом и извращенным комфортом? Избави бог!.. Русским наслаждаться жизнью сам Господь запретил! Прямо такой указ издал! Наш удел – сохранять в себе духовную скандальность, возвышенный образ мыслей и драчливость в помыслах». Его вопли о гибели культуры, его неприятие мира (автору тут удается иногда очень точно и ярко обрисовать приметы времени и модные места «тусовки» как ресторан «Пушкин») страшно бесплодны, поскольку все эти рефлексии идут мимо жизни, остаются вожделениями распаленного разума, и страшат зияющей пустотой между реальностью и «воспаленной» мыслительной деятельностью. Роман, ткань которого составляют исключительно внутренние размышления героя, показывает, в результате, какую-то нелепую и безнадежную зависимость этих «бунтов разума» не от первичной реальности, но скорее от «второй реальности» – информационной. Герои втянуты в воронку информационного поля настолько, что становятся вынуждены «мыслить» о том, на что не могут повлиять и что не имеет никакого отношения к их жизни – как Химушкин на «противостояние кандидатов в Киеве». Сознание героя – какой-то склад вещей и мыслей, ненужных астрономических, биологических и исторических знаний («цунами в Юго-Восточной Азии оживили интерес к таянию ледников Антарктики», а потому герой занят «климатическими вычислениями» и перемещениями народов по миру, размышлениями о российской страховой системе и пр.).
Это своеобразная «свалка», где вперемешку свалены «отходы цивилизации» и памятные человечеству вещи. Перемещение Химушкина в Гусятникова происходит настолько незаметно для читателя (и часто необъяснимо со стороны автора), что все же сам этот прием кажется только приемом (не имеющим никаких внутренних на то оснований). С Гусятниковым в романе связаны разные мысли, усугубляющие процесс «отмены человека». Все, что связано с ним, – это концентрированная степень яда, собранного писателем в современности. Гусятников – вдохновенный созерцатель мерзости собственной жизни и не менее вдохновенный сочинитель мерзостей для других. Автором показано достаточно желчно и точно многое из стиля жизни «лишенных сущности» круга бизнесменов, я же остановлюсь только на одном «предприятии» г-на Гусятникова. Он задумал создать собственную «феодальную деревушку» на Орловщине с 96 душами, для чего поселил в нее разные человеческие особи: несколько русских женщин, таджика, беженку из Молдавии, отъявленного уголовника, простого мужика, дьякона, журналиста, безумца, подражающего князю Мышкину и т.д.. Свою «империю» он назвал «Римушкино» (этакий маленький, скромный «новый Рим»). Цель тут двойная: с одной стороны, герой хочет «проверить самого себя, определить порог, предел собственной порочности», с другой стороны ¬ вообще нащупать границы человеческого в людях, ведь «цивилизованность – лишь лицевая сторона медали, а тыльная как была прежде, во все времена, такой и остается сегодня: это звериная сущность, весьма глубоко коренящаяся в нашей натуре». Весь гусятниковский «эксперимент» стоит на тотальном неверии в современного человека – библиотеки пусты, учителя ниществуют, умными книгами никто не интересуется, так почему же человек «беспардонно заявляет о своем величии», когда «по биологии ближайшие к нам виды крыса да свинья»!
С опорой на такую низменную «философии», когда человеческие грехи «всегда возбуждают в мыслях», и начал герой свой эксперимент, состоящий в унизительных и изощренных издевательствах над «рабами» и в наблюдении над унижением и оскотиниванием их. (В Римушкино были организованы хутора, один – распутство, другой – чревонеистовство и т.д.). Не будем описывать отвратительные сцены глумления, извращения, насилия. Ни эстетически, ни этически их принять нельзя, даже если принять во внимание фантомность самого Гусятникова (изнанку сознания главного героя). Но внутри Гусятникова жил не только любитель извращенных удовольствий и «неожиданных вещей» – внутри жил и самоубийца, что автор подчеркивает, завершая «жизнь» своего героя в клетке пожирающего его тигра.
Но кроме Химушкина, обремененного идеей «спасти все человечество», в романе есть и другие герои: Настя Чудецкая, дипломница истфака МГУ, Виктор Петрович Дыгало («агрессивный радикал-интеллктуал» критикующий все и вся, - от названия московских улиц до той публики, что прибрала к рукам национальный эфир) Есть продажные чиновники и монстрообразные представители бизнеса. Многие высказывания героев Потемкина совсем не политкорректны, а сцена посещения героями выставки известнейших галеристов и антикваров европейских домов написана убийственными сатирическими красками. «Культурная беседа» Дыгало и Химушкина с менеджерами о шпалерах XVIII века и шкафчике в стиле барокко по цене соответственно в 45 и 12 миллионов долларов, действительно дышит безумием. В этом мире вещи давно стоят больше человеческой жизни. А когда несчастный Химушкин, запрыгнув в силу обстоятельств на стул, узнал о его цене в 700 тысяч евро, он пожелал вообще выйти «из человеческой популяции», где продают и покупают такие стулья и по такой цене! Виктора Петровича Дыгало поход на выставку все больше заставлял думать об «идее поджога Манежа, он хотел видеть, как пылает богатство», полагая, что так реализует чувство народного мщения. Но ни эти молодые (с вроде бы деятельным отношением к жизни) герои (Настя и Дыгало), ни другие герои не перенаправят сильную инородную античеловеческую струю мира, в котором (по автору) все разумные основания выбиты неразумным и имморальным произволом (не важно – чиновника, бизнесмена, или радикала). «Гнусную суть» мира никто не в силах изменить, а «духовная активность человека все чаще вянет в перегретом рыночном воздухе. Еще сохраняются “непродажные” вещи, но их становится все меньше и меньше. Прагматики рынка делают все возможное, чтобы вытеснить из сознания Бога». Трудно не согласиться с этими размышлениями героев, но это только «размышления». В ткани самого романа не содержится никакого подлинного метафизического измерения, никакого Живого Бога (Он тоже – всего лишь предмет для дискуссий, наравне с теорией Федорова или Тейяра де Шардена). Религия и искусство, бизнес и чудовищные эксперименты – это все только какая-то выморочная «греза», где вместо «возмужания ума» происходит всего лишь «накопление знаний», и то пользуется ими очень мизерная часть человечества.
Александр Потемкин, щедро наградив героев многознанием, обременив их сознание многими злободневными мыслями (от устройства государства до истории Кавказа) оказался в этом романе так широк, что хотелось бы сузить. Мне кажется, что ему не хватает писательского внимания (при всей его восприимчивости к эстетической игре смыслов) к индивидуальному в героях (к их речи – прежде всего).
Некоторый флер ироничного отношения автора к каждому из героев, сильная сатирическая составляющая романа, все же не «уравновешиваются» четкими индивидуальными характеристиками. В самих героях как раз человеческого-то очень и не хватает. Если «выговоренность» вообще является способом самореализации сознания героев – то, очень желательно, чтобы оно тоже было индивидуально.
«Сегодня наша цивилизация опущена в сточную канаву» – говорит радикал Дыгало. Между героями Александра Потемкина, в сущности, нет конфликта – все они конфликтуют с миром, цивилизацией, своей средой. Какой-то печально-недоуменный итог остается в «твердом остатке» по прочтении романа: герои испытывает «экстаз» уже только потому, что они мыслят, что наделены (кем-то) такой способностью, отличающей их от животного. Но вот о чем и зачем они мыслят? Ответа нет. Нет потому, что «человек отменяется», а в самом финале романа «крик восторга» вырывается из груди одержимого господина Дыгало, видящего перед собой «труп цивилизации». Картина докультурного состояния человечества (до цивилизации) – безрадостный итог блужданий, «химер и экстазов» разума героев нового потемкинского романа. Дегуманизация искусства, расчеловечивание человека, увы, все еще представляются нашим писателям актуальными.